bdsmion

Я в восторге от Вашего анализа этой сказки!

assign, увы, это невозможно.

Зараза, Джек_из_Тени, спасибо!
Тематик, мне всегда казалось, что в книгах Фрэнсиса есть что-такое… гладящее мои кинки :)

Предуведомление: фантазия на тему произведений Дика Фрэнсиса, одного из самых любимых моих авторов.

Работать жокеем - не значит идти по пути, усыпанном розами.

Мне приходилось тренировать упрямый молодняк и пинать к финишу бестолковых старичков; голодать, чтобы сбросить вес; получать синяки и ссадины во время падений; выслушивать глупости владельцев и грубости конюхов. Всякое случалось.
Но еще ни разу меня не похищали прямо из дома, чтобы заставить фаворита проиграть скачку.

***

Впрочем, обо всем этом я, придя в себя в помещении, похожем на заброшенный сарай, не думал. Особенно, когда обнаружил, что я не просто лежу, совершенно беспомощный, растянутый между ввинченными в пол стальными кольцами. Я еще был и совершенно голый.

Жокеи-хлюпики не задерживаются в профессии, поэтому рыдать я не стал. Сначала, стиснув зубы, изо всех сил дергал и тянул веревки. Увы, они оказались нейлоновыми и всё, чего я добился, были глубокие ссадины на запястьях и щиколотках.
Немного отдохнув, я попробовал дотянуться до колец, к которым были привязаны руки. После нескольких неудачных попыток удалось-таки зацепиться за одно. Я рвал и крутил его, задыхаясь от напряжения, пока кисть не свело судорогой. Безрезультатно. Разве что, судя по ощущениям, добавились ссадины на спине и заднице от слишком активного ерзания.

Время шло. Захотелось пить. Желудок урчал, напоминая, что позавтракать не удалось. Потихоньку подползал страх – сколько еще придется здесь лежать? И вообще - отпустят ли меня похитители? Или?..
Я заорал. Уж лучше привлечь внимание и предстать нагишом перед случайным прохожим, чем, боясь позора, ждать неизвестно чего. Орал долго, громко и старательно, пока не охрип окончательно и не выбился из сил. Теперь мне оставалось только лежать, шепотом бормотать все известные мне непристойности и желать, чтобы похитителей постигли все кары земные и небесные.
В узкие оконца под потолком сарая проникал солнечный свет. Даже если бы спасатели появились прямо сейчас, на скачку я уже безнадежно опаздывал. Джонсон, тренер, конечно, найдет для Темплгейта жокея на замену, но с работой на него я могу прощаться прямо сейчас. Оправдания, что меня похитили, заперли и связали, для него не будут иметь никакого значения. А, зная его злопамятную натуру, можно быть уверенным, что моя репутация в мире скачек пострадает очень сильно.

И тут я услышал сначала звук автомобильного мотора, затем щелканье открываемого замка и голоса.
На какую-то долю секунды во мне вспыхнула ослепительная радость – меня услышали! Меня освободят! Я извернулся в путах, вытягивая шею и напрягая связки для крика «Эй! Помогите мне!», но тут лучик надежды погас.

Это пришла не помощь. Это пришли похитители.

***

Я неплохо их знал. Лора и Майкл Крауны. Брат и сестра, похожие как две горошины из одного стручка. Обладатели состояния, позволяющего исполнять все прихоти. Завсегдатаи скачек. Я скакал на их лошадях пару раз.

Лора относилась к моему любимому типу женщин – высокая статная брюнетка. Она всегда казалась невозмутимой, вела себя доброжелательно без панибратства и уверенно без высокомерия. Мне она нравилась и, говоря откровенно, возбуждала.
Нравиться она перестала после того, как вполне невозмутимо предложила крупную взятку за то, что я проиграю скачку на Темплгейте. Я отказался в довольно резкой форме. Однако возбуждать она, к сожалению, не перестала. Поэтому я и открыл ей дверь своего дома сегодня ранним утром.
Я не мог понять, почему им до такой степени понадобился проигрыш, что они пошли на такое рискованное дело, как похищение. Ведь их лошади даже не участвовали в этой скачке.

Они подошли ближе и я невольно дернулся. Голый, беспомощный, лежащий у их ног – положения унизительнее нельзя и представить. Я ощущал их взгляды на своем теле как что-то липкое и невыразимо мерзкое.
Возможно, надо было требовать, чтобы меня развязали, и угрожать полицией. Или, может, обещать молчание взамен на свободу. Но я молчал, не желая выглядеть еще более жалким.

Краун обернулся к сестре:
- Как видишь, с ним все в порядке. До вечера вполне протянет, сейчас тепло. Поехали.
Он двинулся к выходу, однако Лора отрицательно качнула головой:
- Поезжай один. Я ненадолго задержусь здесь. Ты же знаешь, мне давно хотелось.
Краун вернулся. На лице его играла глумливая ухмылочка.
- Да-а? Тогда, может, я тоже задержусь, а? Мне нравится и смотреть.
Я не трус, таких среди жокеев не бывает, но эта парочка психов перепугала меня до дрожи. На что это он собрался смотреть?!
- Обойдешься, - насмешливо ответила Лора. – Ты должен сейчас ухаживать за дурочкой Уайт.
- Знаю. Но это так ску-учно!
Тем не менее, он все же послушался и уехал.

***

Постукивая каблуками сапожек, Лора пару раз обошла вокруг моего распятого тела, внимательно его при этом разглядывая. Вот же дрянь! Наверное, так матроны рассматривали рабов на рынках Древнего Рима…
Она остановилась совсем рядом, так близко, что край длинной широкой юбки пощекотал мое плечо, и задумчиво проговорила:
- А ты симпатичный. Кожа гладкая, я такую люблю. Правда, слишком бледный на мой вкус. Предпочитаю посмуглее. Зато размер у тебя подходящий.
Нет, не матрона. «Волчица». Твою мать, о чем я думаю?!

Лора опустила сумочку на пол и стала неторопливо расстегивать короткий жакет. Она что – собирается?.. Прямо здесь? Вот так?.. Да нет, не настолько же она чокнутая…

Я облизал пересохшие губы и хрипло спросил:
- Зачем?..
Лора сняла жакет, положила, свернув, на сумочку. И, тварь такая, продолжила расстегивать пуговки, уже на блузке. Голос у нее при этом оставался таким же спокойным, как если бы мы беседовали в ложе.
- Темплгейт – капризная скотинка, но ты ему нравишься. Ты бы на нем обязательно выиграл. (Блузка распахнулась, открывая полную грудь, упакованную в кружевной бюстгальтер). Таннер уже поставил на него все, что мог. А мне надо, чтобы он проиграл. Тогда… ах, к чему тебе наши личные счеты?
Она приподняла подол, аккуратно переступила длинными ногами и опустилась, устраиваясь верхом у меня на бедрах - моя голая кожа ощутила и мягкую ткань юбки, и царапающие застежки сапожек, и теплый шелк чулок, и плотное кружево ее трусиков – и уверенным движением погладила меня по животу и в паху.
- Сука! – только и смог сказать я и заворочался, пытаясь ее столкнуть.
Лора тихо засмеялась и с явным удовольствием проговорила:
- Строптивый жеребенок!
Бюстгальтер у нее был без бретелек и снялся легко. Она покачала им и уронила мне на живот. Погладила груди, слегка сжала соски.
- Красивые, верно? Хотел бы потрогать, да? Взять в ладони – вот так?..
Мне вдруг стало жарко. А Лора продолжала мурлыкать, негромко, интимно:
- Я тоже хочу тебя потрогать. Вот здесь… он у тебя очень милый. Такой гладкий… горячий…
Ее сложенные в кольцо пальцы обхватили мой член и задвигались вверх-вниз, другая рука настойчиво ласкала между моих бедер, а я - в тщетных попытках избежать ее прикосновений - мог лишь дергаться, заставляя веревки еще сильнее сдирать кожу. Ужасно, унизительно…
Лора низко наклонилась, и я почувствовал на себе сначала ее дыхание, потом – влажное нажатие язычка, скользнувшего вниз-вверх, и вокруг, и снова вниз, потом - губы, охватывающие и всасывающие…
…черт подери, гадина умела делать это лучше всех моих подружек и, вдобавок, ее не надо было упрашивать. Она старалась так, словно ублажать меня было единственной целью ее жизни.

С последней подружкой я расстался три месяца назад. Три месяца… долгий, слишком долгий срок для молодого здорового мужчины, не привыкшего к воздержанию…
Я зажмурился, прикусил щеку так, что во рту появился вкус крови, но боль была недостаточно сильной, чтобы отвлечь.

Лора выпрямилась, смахнула с лица выбившуюся прядку и опять тихонько рассмеялась:
- А я вижу, как ты меня хочешь…
Я хотел. Я безумно хотел вывернуть ей руку, швырнуть на этот пол и трахнуть как можно грубее, засаживая на всю глубину, чтобы она не мурлыкала, а вопила от боли и унижения, как готов был вопить сейчас я.
Она приподнялась, мгновение повозилась под юбкой, сдвигая трусики, и невыносимо медленно опустилась снова, насаживаясь, вбирая меня в себя.

Я сдался, перестал думать и позволил телу получать удовольствие.

Было так непривычно, что от меня ничего не зависит и можно ни о чем не заботиться. Лора делала все сама: ласкала, гладила, даже покусывала, прижималась и терлась грудью, то замедляла, то убыстряла ритм движений, постанывала… Она была восхитительно тугая и горячая внутри, в ней было потрясающе хорошо. Если бы она работала шлюхой, клиенты дрались бы за место в очереди.

Выражаясь иносказательно, в этой скачке она была всадницей, умелой, опытной и властной, а я – ее горячим скакуном, на котором она мчалась к наслаждению.
И что самое смешное – к финишу мы добрались одновременно и в полном согласии.

***

После, немного полежав, отдыхая, на моей груди, она легко встала и принялась быстро и ловко приводить себя в порядок, бормоча что-то ругательное о порванных чулках и испорченной прическе.
Ее бюстгальтер оказался под моим задом, и я вяло удивился - как он мог туда попасть? На душе было муторно. Неудержимо клонило в сон. Однако одурь моментально прошла, когда я заметил, что именно Лора достает из сумочки.
Видимо, выражение моего лица при виде маленького фотоаппарата позабавило ее.
- Я уже нащелкала две дюжины кадров до того, как ты пришел в себя, - сообщила она, улыбаясь. – Пригодятся, если ты вздумаешь рассказать полиции, что тебя изнасиловали.
Я почувствовал, как лицо заливает жар. Она по-птичьи наклонила голову вбок и добавила:
- Знаешь, иногда, когда мне будет скучно, я буду смотреть на них и вспоминать, как это было. Мне понравилось.

Я закрыл глаза и отвернулся. Что еще я мог сделать в таком положении?

Когда она уехала, и можно было уже не сдерживаться, я заплакал от стыда. Лежал, всхлипывал и мечтал собственными руками свернуть мерзавке шейку.

***

Ближе к вечеру приехал Майкл Краун, развязал меня и вернул одежду. Понаблюдал, как я одеваюсь – неуклюже, потому что все тело затекло и ломило, - и заметил:
- Лихо тебя сестренка заездила. Жаль, я не видел. Повторите для меня?
Я попытался врезать ему, но он без труда увернулся и весело засмеялся. Я подумал, что смех этой парочки будет преследовать меня в ночных кошмарах.
- Сам виноват, - заявил Краун. – Тебе же предлагали деньги? Надо было брать.
Я побрел, пошатываясь, к выходу. Он окликнул меня, предлагая отвезти домой, но я не повернулся. Как-нибудь доберусь сам.

Краунами я уже сыт по горло.

Ветер,
рада, что нравится.

Caliente, Anelli, benzina, Эфедра, Elizabet, Tematik,
я польщена и тронута Вашими добрыми словами, спасибо!

Khamael,
я ориентируюсь исключительно на собственные реакции :) Имела сомнительное удовольствие видеть своё отражение в момент неожданной резкой боли - бледное с прозеленью :)

Спасибо за добрые слова!

Если б не ты, дорогая, я бы фиг когда вывесила :)

Спасибо!

Предуведомление: текст задумывался как пародия на книгу Оксаны НеРобкой "Будет больно". Что же получилось в результате - самой не понятно. Не судите строго.

Мой мальчик

Я аккуратно крашу ресницы, глядя в зеркало, которое держит передо мной мой мальчик. Зеркало в тяжелой оправе, и у него иногда чуть заметно подрагивает рука.
Я не тороплюсь. Не надо было ему приходить раньше назначенного времени.
Он осторожно слегка меняет позу, устал, моя лапушка. До чего красив, сил нет.
Откладываю тушь, провожу пальцами по его щеке:
— Будь добр, принеси мне туфельки. Я купила новые, атласные. Тебе ведь нравится красный цвет?
Кивает, улыбается и вскакивает. Гибкий и стройный как ивовый прутик.
— Там, в шкафу, черная коробка, — добавляю я.
Уходит. Походка у него легкая, быстрая. Моя ж ты прелесть.
Слышу, как в прихожей отодвигается дверца шкафа, что-то шуршит. Ищи, ищи, мой котеночек, не найдешь ведь, как не старайся. Нет, я не вру, туфельки там действительно есть, только вот черная коробка завернута в желто-синий пакет и стоит на самой верхней полке под шарфом и косынками.
В прихожей что-то мягко падает, мой мальчик тихо чертыхается и продолжает возиться. Я неслышно подкрадываюсь и выглядываю из комнаты. Он стоит на коленях и лихорадочно потрошит полки шкафа, вокруг раскрытые коробки с обувью, крышки небрежно разбросаны.
— Та-ак! — говорю я особенным голосом.
Он поднимает на меня глаза, уже понимая, как подставился. Торопливо отвечает:
— Да ерунда, сейчас уберу.
Я молча перешагиваю через обувь, беру со столика сумку. Нарочито медленно отстегиваю карабинчики длинной ручки. Он следит за мной взглядом, безнадежно спрашивает:
— Может, не надо?..
Я не отвечаю, складываю узкий ремешок вдвое.
Мой мальчик прикусывает губу. Все так же стоя на коленях, расстегивает и приспускает брюки. Задирает на плечи тонкую футболку. Немного наклоняется, упираясь руками о полку. Ждет.
У меня внизу живота пульсирует горячий комок. Размахиваюсь и опускаю ремешок на красивое юное тело. И снова... и снова...
От легких первых ударов почти не больно, проверяла на себе. Мой мальчик слегка расслабляется, и вот тогда я бью в полную силу. Раз, другой, третий. Слышу, как он тихо шипит сквозь зубы. Хоть раз бы закричал, мой терпеливый.
Делаю перерыв секунд на пятнадцать, даю ему перевести дух. Потом опять пускаю в ход ремешок. Мой мальчик прогибается от боли.
Бросаю ремешок на сумку, наклоняюсь и глажу его, целую припухшие губы. Он тянется ко мне, прижимается. Его руки уже распахивают халат, под которым на мне только чулки с кружевной резинкой, нежно ласкают кожу. Я чувствую, как скользит по животу упругий язычок, и... отталкиваю его от себя.
Мой мальчик учащенно дышит. Его возбуждение заметно невооруженным глазом, но он берет себя в руки и спрашивает почти спокойно:
— Ты закончила?
Киваю. Он поднимается, ухитряясь даже со спущенными штанами выглядеть юным полубогом, и информирует:
— Я в душ.
Постоянно, поганец, опережает мои распоряжения, так, видите ли, не настолько унизительно. Мало я ему всыпала.
Лежу на постели в непринужденно-соблазнительной позе. В дверях появляется мой мальчик. Абсолютно нагой, с влажными после душа волосами. Кожа светлая, только лицо, шея и руки тронуты загаром.

Он как-то смущенно признался, что его родители удивляются, почему он все лето даже на даче ходит в длинных брюках и футболке. Я нарочно оставила ему яркий засос чуть пониже уха. Разозлился. Нагрубил, ушел, хлопнув дверью, не возвращался две недели. Наконец пришел, выдохнул с порога заранее приготовленное: «Прости меня, пожалуйста. Я был не прав». Замер, склонив голову, на щеках румянец так и полыхает. Я, конечно не подала виду, что все внутри поет от радости, сдержанно простила, а потом так оторвалась, что мальчику стало плохо. Даже на следующий день не смог идти на занятия, пролежал у меня. Я испугалась, кудахтала над ним как наседка, чуть ли не кормила с ложечки. Помирились.

Мой мальчик наливает в бокал вино, приносит мне. Садится рядом, нахально присасывается к моей груди. Ах ты, мой наивный, думаешь, отделался на сегодня трепкой в прихожей?
Наклоняю бокал, вино проливается, оставляя темно-красные пятна на кремовой простыне. Возмущенно вырываюсь из его объятий:
— Ну-ка посмотри вот на это!
Он смотрит, обвиняюще бросает:
— Ты нарочно!..
— А какая разница, нарочно или нет? — усмехаюсь я. — Для тебя результат один и тот же.
Понял. Говорит глухо, уставившись в пол:
— Ну ладно... только... Послушай, не надо как в прошлый раз, хорошо?..
Я кладу руку на самое интимное его местечко, слегка сжимаю пальцы:
— А что, не понравилось?
Закрывает глаза.
— Ты же знаешь, что мне все это не нравится.
Я покрепче сжимаю пальцы, двигаю рукой. Внимательно наблюдаю, как дрожат ресницы на застывшем красивом лице.
— Зачем же тогда терпишь? Я тебя ведь не держу, уходи, если хочешь.
Молчит.
Однажды, когда мы очередной раз поссорились, я уже задавала этот вопрос, обрабатывая ссадины на его теле. Он тогда резко повернулся, грубо притянул меня за волосы и яростно сказал: «Да потому, что у меня только на тебя стоит, поняла?! Если б я мог!..» Оттолкнул меня, снова рухнул лицом в подушку, плечи его затряслись. Это был единственный раз, когда я видела его слезы.
Я беру моего мальчика за руку и подвожу к столу. Сдвигаю в сторону бутылку вина, блюдо с фруктами, вазу с цветами. Приказываю:
— Лицом в стол. Руки вытянуть. Ноги шире.
Повинуется беспрекословно и, кажется, даже охотно. А чему это ты улыбаешься, радость моя? Решил, что предстоит банальная порка, а уж ее ты способен вытерпеть без писка? Ну-ну. Надейся дальше.
Капроновыми лентами, оставшимися еще от школьных времен, крепко привязываю его щиколотки к ножкам стола. Шарфом стягиваю запястья и закрепляю. Ставлю перед ним зеркало.
Стою так, чтобы он мог меня видеть. Извлекаю из кармана халата и начинаю демонстративно натягивать на правую руку хирургическую перчатку.
А вот теперь мой мальчик задергался. Сам виноват, нечего было напоминать про «прошлый раз».
Сбрасываю халат на пол и подхожу к нему сзади. Глупенький мой, зачем же ты весь напрягся, стянулся? Я все равно сделаю то, что хочу, только так тебе будет гораздо больнее.
Начинаю. Вижу в зеркале его глаза. Сейчас он меня люто ненавидит.
За окном ветер шумит в деревьях, а в комнате только наше тяжелое дыхание, звонкие шлепки по телу, поскрипывание стола.
Интересно, что будет, когда я дойду до предела его терпения?

У его папаши, бывшего вояки, а ныне тихого алкоголика, есть пистолет. Небольшая смертельно опасная игрушка, приятно лежащая в руке. Мы стреляли в лесу по пластиковым бутылкам. Я позорно мазала, он же не промахнулся ни разу. Там же, в лесу, я завалила его на опавшую листву и сделала то, что мой мальчик больше всего любит и реже всего получает. Он часто таскает пистолет с собой. Я дико боюсь, что однажды его остановит милиция.

Мой мальчик что есть сил сопротивляется, сжимает мышцы. Я продолжаю втискиваться в него. Смотрю на вздувшиеся по гладкой коже багровые полосы. Свободной рукой глажу себя. Дышать трудно, рот пересох, я уже на грани. Наваливаюсь на него сверху, трусь всем телом. Он извивается подо мной, постанывает, того и гляди разрядится прямо сейчас. Еще усилие — и я внутри. Огненный ком во мне взрывается и по телу пробегает волна жара. Издав какой-то полувскрик-полувсхлип, я впиваюсь в тело подо мной ногтями. Потихоньку расслабляюсь.
Мой мальчик наконец перестает бороться, обмякает, как сдувшийся шарик. На его счастье мне лень проводить давно задуманный эксперимент со свечой и резиновыми колечками.
Сколько раз, глядя в зеркало, я пыталась понять, что он нашел во мне, стоящее всей этой боли. Самая обыкновенная, в меру симпатичная, в меру неглупая. Наверное, мы оба сумасшедшие.
Снимаю перчатку, бросаю на пол. Развязываю путы. Он медленно выпрямляется, наливает вина и пьет бокал залпом. Спрашивает, не глядя на меня:
— Теперь так будет каждый раз?
Пожимаю плечами. Откуда я знаю, чего мне в следующий раз захочется?
Он ставит бокал на стол с такой силой, что хрупкая ножка ломается. Усмехается криво:
— Не везет мне сегодня. Что сейчас — к стене, на пол?..
Толкаю его на постель, падаю рядом, целую. Позволяю ему делать со своим телом все что он хочет, даже помогаю, поворачиваюсь, выгибаюсь. Заслужил честно. Бедный парень.

Когда я прихожу к нему в дом на семейные праздники, его родители смотрят на меня с обожанием. Там я милая, скромная и вежливая. Позволяю ему собой командовать. Он знает, что расплата последует жестокая, но не может отказать себе в этом удовольствии. Его мама зовет меня «дочкой», старается устроить поудобнее, накормить повкуснее. Мне бывает иногда стыдно, когда я вижу, как ее сын садясь морщится от боли.

Мой мальчик лежит, обнимая меня, уставший и умиротворенный. Для него эти полчаса «после» самое спокойное время. Ласково ворошу его волосы, целую в макушку. Отдыхай, мой хороший. Не думай ни о чем. Забудь, чем тебе приходится платить за эти тихие минуты нежности.

Теперь он не забывает выключать мобильный. Как-то в такой вот уютный момент раздался мелодичный звон — ему пришла эсэмэска. Он лениво потянулся, погладив меня мимоходом по животу. Прочитал сообщение. Смутился, взглянул на меня украдкой. Я отобрала у него телефон. Письмецо было от барышни. Привет, тра-ля-ля, увидимся завтра.
— И как это понимать? — поинтересовалась я. — У тебя кроме меня еще подружка завелась?
Не ответил, нахмурился.
— Нет уж, поздно в молчанку играть, — не унималась я. — Рассказывай, что за девица, откуда взялась, давно ли вы видитесь.
Он продолжал молчать.
— Ой, не зли меня, — сказала я ласково. — Хуже ведь будет.
Он встал, прошел через комнату к брошенной на стул одежде.
Я ждала.
Он рывком вытянул из петель джинсов ремень с тяжелой пряжкой и пошел обратно.
Я ждала.
Мой мальчик бросил ремень мне на колени, лег ничком на постель, уперся лбом в сцепленные руки.
Я офигела. Он первый раз проделал все добровольно и правильно. И все-таки... Его тело покорно говорило: «Делай со мной что хочешь», а упрямое лицо утверждало: «Все равно ничего не добьешься».
От шеи до колен на нем остались отпечатки пряжки. Но он победил — вопросы я повторять не стала. Не готова была запороть его до смерти.
Больше он не носит джинсы, только свободные брюки.
Я больше не читаю сообщения на его телефоне.

Навожу порядок, пока мой мальчик спит: собираю осколки, запаковываю и прячу обувь. Выбрасываю перчатку. Надеваю наконец алые атласные туфельки. Оборачиваюсь. Он стоит в дверях и наблюдает за мной. Под глазами залегли тени, искусанные губы распухли, на животе проступила синяя полоса от края стола. Какая же я тварь.
— Дай сигарету, — просит он.
— Разве ты куришь? — спрашиваю удивленно.
— Немного.
Он стоит у окна и курит, пока я меняю простыню в пятнах вина, крови и прочего. Говорит не оборачиваясь:
— Я тебя снова хочу. Что мне за это будет?
— Как всегда, — отвечаю я. — Немного боли.
Он поворачивается, протягивает мне недокуренную сигарету. У него уже есть два шрама повыше левого соска.
Беру сигарету. Он закладывает руки за спину. Смотрит куда-то над моей головой.
— Зачем ты позволяешь мне делать это с тобой? — тоскливо спрашиваю я. — Зачем я это делаю?
Он снова криво усмехается:
— Наверное, потому, что ты не умеешь любить по-другому.
Затягиваюсь. Прижимаю кончик сигареты к его груди. Он даже не шевелится, только вдруг резко бледнеет, и на лице выступают капли пота.
Мне показалось, или у него сегодня опять пистолет в сумке?
Становлюсь на колени, ласкаю его руками, губами, языком. Сейчас он не стыдится стонать.
Потом он опускается на пол и говорит с виноватой улыбкой:
— Чего-то мне хреново.
Я стараюсь перетащить его на постель. Он виснет на мне, мы едва не падаем оба.
— Извини, — говорит он, когда я наконец укладываю его и укрываю одеялом. — Я не хотел тебя пугать. Потом накажешь меня за это.
— Дурак, — говорю я, шмыгая носом и вытирая глаза. — Я больше не буду тебя мучить.
Он проводит по моему лицу ладонью:
— Не обещай того, что не сможешь исполнить.
— Я постараюсь, — неуверенно отвечаю я. — Слушай, может врача вызвать?
— Да фигня. Просто устал я за последнее время.
Приношу аптечку. Накладываю повязку на ожог. Заставляю выпить пару таблеток обезболивающего. Помогаю перевернуться на живот. Обрабатываю рубцы от ремня. Замечаю, как он напрягается.
— Дальше я сам.
Продолжаю, не обращая на его слова внимания. Он вздрагивает всем телом, но смиряется. Если так пойдет и дальше, скоро он станет совсем послушным. И скучным.
Поначалу он сопротивлялся даже простым шлепкам, злился, ругался. Мне нравилось понемногу сгибать его, позволять себе все больше, каждый раз боясь, что он не выдержит и уйдет навсегда. Не хочу, чтобы он сдавался слишком быстро.
Он словно читает мои мысли. Неожиданно резко поворачивается, грубо валит меня на постель, прижимает всем телом. Его рука лежит на моем горле.
Становится страшно, но я улыбаюсь прямо ему в лицо.
— Та-ак! — говорю я. — Не очень-то ты и устал, как вижу.
Он отпускает меня. Ложится, смотрит в потолок.
— Когда-нибудь, — говорит он очень тихо, — или ты меня сломаешь окончательно, или я тебя убью.
— Это будет еще не скоро, — утешаю я. — Ты же у меня сильный.
Иду на кухню приготовить нам поесть. Мимоходом трогаю его сумку.
Пистолет здесь.
Надеюсь, если он действительно убьет меня, это будет быстро.
Я не переношу боли.

2007