bdsmion

Валерий Брюсов

Женщине

Ты - женщина, ты - книга между книг,
Ты - свернутый, запечатленный свиток,
В его строках и дум и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг.

Ты - женщина, ты - ведьмовский напиток!
Он жжет с огнем, едва в уста проник,
Но пьющий пламя подавляет крик
И словословит бешено средь пыток.

Ты - женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звездной,
Ты - в наших безднах образ божества!

Мы для тебя влечем ярем железный,
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся - от века - на тебя!


Когда ты сядешь на горшок

Когда ты сядешь на горшок,
Мечты моей царица,
Я жажду быть у милых ног,
Чтоб верить и молиться.

И после к мокрым волосам
Я прижимаю губы,
И кислый вкус, и все, что «там»,
Моим лобзаньям любы.

И ищет, ищет мой язык,
Как раздразнить желанья
Той, к чьим устам я весь приник,
Чьи знаю содроганья.

И ты дрожишь, и вот, и вот
Твои колени жмутся,
И – чувствую! – в мой влажный рот
Иные капли льются.

1902
Впервые опубликовано в журнале: Литературное обозрение. 1991. № 11, стр. 66.


* * *

Odi et amo.
Catullus *

Да, можно любить, ненавидя,
Любить с омраченной душой,
С последним проклятием видя
Последнее счастье - в одной!

О, слишком жестокие губы,
О, лживый, приманчивый взор,
Весь облик, и нежный и грубый,
Влекущий, как тьма, разговор!

Кто магию сумрачной власти
В ее приближения влил?
Кто ядом мучительной страсти
Объятья ее напоил?

Хочу проклинать, но невольно
О ласках привычных молю.
Мне страшно, мне душно, мне больно...
Но я повторяю: люблю!

Читаю в насмешливом взоре
Обман, и притворство, и торг...
Но есть упоенье в позоре
И есть в униженьи восторг!

Когда поцелуи во мраке
Вонзают в меня лезвие,
Я, как Одиссей о Итаке,
Мечтаю о днях без нее.

Но лишь Калипсо я покинул,
Тоскую опять об одной.
О горе мне! жребий я вынул,
Означенный черной чертой!

* Ненавижу и люблю (лат.). - Катулл.

1911


Раб

Я - раб, и был рабом покорным
Прекраснейшей из всех цариц.
Пред взором, пламенным и черным,
Я молча повергался ниц.

Я лобызал следы сандалий
На влажном утреннем песке.
Меня мечтанья опьяняли,
Когда царица шла к реке.

И раз - мой взор, сухой и страстный,
Я удержать в пыли не мог,
И он скользнул к лицу прекрасной
И очи бегло ей обжег...

И вздрогнула она от гнева,
Казнь - оскорбителям святынь!
И вдаль пошла - среди напева
За ней толпившихся рабынь.

И в ту же ночь я был прикован
У ложа царского, как пес.
И весь дрожал я, очарован
Предчувствием безвестных грез.

Она вошла стопой неспешной,
Как только жрицы входят в храм,
Такой прекрасной и безгрешной,
Что было тягостно очам.

И падали ее одежды
До ткани, бывшей на груди...
И в ужасе сомкнул я вежды...
Но голос мне шепнул: гляди!

И юноша скользнул к постели.
Она, покорная, ждала...
Лампад светильни прошипели,
Настала тишина и мгла.

И было все на бред похоже!
Я был свидетель чар ночных,
Всего, что тайно кроет ложе,
Их содроганий, стонов их.

Я утром увидал их - рядом!
Еще дрожащих в смене грез!
И вплоть до дня впивался взглядом, -
Прикован к ложу их, как пес.

Вот сослан я в каменоломню,
Дроблю гранит, стирая кровь.
Но эту ночь я помню! помню!
О, если б пережить все - вновь!

Ноябрь 1900


Рабыни

Она была как свет прекрасна,
И как сияние светла.
Она нам в душу тенью страстной,
Отрадой сладостной вошла.

Она - царевна. мы - рабыни.
Две эфиопки, целый день
Мы веер двигали павлиний,
Ей тихо навевая тень.

Когда же время наступало
Уснуть. мы в ложнице над ней
Опять качали опахало,
И тих был ветер меж теней.

И мы мечты не утаили,
Дала нам смелость темнота -
К ногам, белее белых лилий,
Прижать кровавые уста.

И с этих пор, едва темнело,
И жизнь немела в сне ночном,
В опочивальне - к телу тело
Сближались мы, таясь, втроём.

Но мы, стыдясь себя на ложе, -
Близ ангела две дщери тьмы! -
И здесь ей поклонялись тоже,
И здесь служили рабски мы!

...Иль было ей восторгов мало?
И этих ласк и этих губ?
Она иного пожелала -
Но нам не изменяет труп!

Я подала ей чашу с ядом,
О, спи! твой сон глубок и строг!
И мы с тобой - на ложе рядом
В последний раз у этих ног.


Родной язык

Мой верный друг! мой враг коварный!
Мой царь! мой раб! родной язык!
Мои стихи - как дым алтарный!
Как вызов яростный - мой крик!

Ты дал мечте безумной крылья,
Мечту ты путами обвил,
Меня спасал в часы бессилья
И сокрушал избытком сил.

Как часто в тайне звуков странных
И в потаенном смысле слов
Я обретал напев - нежданных,
Овладевавших мной стихов!

Но часто, радостью измучен
Иль тихой упоен тоской,
Я тщетно ждал, чтоб был созвучен
С душой дрожащей - отзвук твой!

Ты ждешь, подобен великану.
Я пред тобой склонен лицом.
И всё ж бороться не устану
Я, как Израиль с божеством!

Нет грани моему упорству,
Ты - в вечности, я - в кратких днях,
Но всё ж, как магу, мне покорствуй,
Иль обрати безумца в прах!

Твои богатства, по наследству,
Я, дерзкий, требую себе.
Призыв бросаю, - ты ответствуй,
Иду, - ты будь готов к борьбе!

Но, побежден иль победитель,
Равно паду я пред тобой:
Ты - Мститель мой, ты - мой Спаситель,
Твой мир - навек моя обитель,
Твой голос - небо надо мной!

31 декабря 1911


Египетский раб

Я жалкий раб царя. С восхода до заката,
Среди других рабов, свершаю тяжкий труд,
И хлеба кус гнилой - единственная плата
За слезы и за пот, за тысячи минут.

Когда порой душа отчаяньем объята,
Над сгорбленной спиной свистит жестокий кнут,
И каждый новый день товарища иль брата
В могилу общую крюками волокут.

Я жалкий раб царя, и жребий мой безвестен;
Как утренняя тень, исчезну без следа,
Меня с лица земли века сотрут, как плесень;
Но не исчезнет след упорного труда,
И вечность простоит, близ озера Мерида,
Гробница царская, святая пирамида.

7 - 20 октября 1911


Да! жестоки и строги укоры!

Да! жестоки и строги укоры!
Но тебе всё равно ведь, как видно!
Ты закинула руки бесстыдно
И бесстыдно уставила взоры.

Ты молчишь. Ты стальному упорству
Предала свою детскую душу.
Но я криком молчанье нарушу!
Плачь! проси о пощади! притворствуй!

Этот стан, слишком гибкий и стройный,
Эта грудь, за разрезом рубашки,
Эти плечи, колени и ляжки,
Одного лишь – побоев достойны!

Всё, что ныне ласкал я с любовью,
Я желал бы избить беспощадно!
Ах, как было бы сердцу отрадно
Видеть всю тебя залитой кровью!

А когда бы, под свист скорпиона,
Ты ко мне обратилась, стеная,
На тебя посмотрел бы тогда я,
Вот как ты сейчас смотришь, Миньона!

1895


Медея

На позлащенной колеснице
Она свергает столу с плеч
И над детьми, безумной жрицей,
Возносит изощренный меч.

Узду грызущие драконы,
Взметая крылья, рвутся ввысь;
Сверкнул над ними бич червленый, -
С земли рванулись, понеслись.

Она летит, бросая в долы
Куски окровавленных тел,
И мчится с нею гимн веселый,
Как туча зазвеневших стрел.

"Вот он, вот он, ветер воли!
Здравствуй! в уши мне свисти!
Вижу бездну: море, поле -
С окрыленного пути.

Мне лишь снилось, что с людьми я,
Сон любви и счастья сон!
Дух мой, пятая стихия,
Снова сестрам возвращен.

Я ль, угодная Гекате,
Ей союзная, могла
Возлюбить тщету объятий,
Сопрягающих тела?

Мне ли, мощью чародейства
Ночью зыбливщей гроба,
Засыпать в тиши семейства,
Как простой жене раба?

Выше, звери! хмелем мести
Я дала себе вздохнуть.
Мой подарок - на невесте,
Жжет ей девственную грудь.

Я, дробя тела на части
И бросая наземь их,
Весь позор последней страсти
Отрясаю с плеч моих.

Выше, звери! взвейтесь выше!
Не склоню я вниз лица,
Но за морем вижу крыши,
Верх Ээтова дворца".

Вожжи брошены драконам,
Круче в воздухе стезя.
Поспешают за Язоном,
Обезумевшим, друзья.

Каждый шаг - пред ним гробница,
Он лобзает красный прах...
Но, как огненная птица,
Золотая колесница
В дымно-рдяных облаках.

Октябрь 1903, 1904