bdsmion

Зимой 1775 года, когда императрица Екатерина Вторая в бывшей столице, Москве, с невиданной пышностью и размахом чествовала победителей в войне с турками[1], несколько семей русских поместных дворян в Тульской губернии объединились, чтобы в привычном кругу и на свой лад тоже отпраздновать новые триумфы родного воинства и отечества.

Таким образом, к началу веселья, организованного в чисто национальном бесхитростном духе, в первый день в усадьбе Урусовых, чтобы на следующий продолжить его у Мачковских и Репниных, собралось вместе со слугами приблизительно человек двести, и все они почти одновременно въехали на просторный двор в больших, сказочно разукрашенных санях. Возникло шумное столпотворение, поскольку каждый спешил первым делом освободиться от тяжелых зимних одежд и пройти в теплый зал, где уже был накрыт гигантских размеров стол. Господа громко разговаривали, дамы отдавали указания, кучера и лакеи кричали, слышалось ржание лошадей, а в это же самое время три инструментальных оркестра с поразительной невозмутимостью играли три различные мелодии: облаченные в медвежьи шкуры музыканты Репниных, стоя на больших санях, наяривали дикий янычарский марш, музыканты Мачковских, разместившись у основания парадного крыльца, выводили торжественный старославянский гимн во славу божию, а устроившийся на деревянном балконе оркестр Урусовых исполнял удалой казацкий танец.

Пока хозяин и хозяйка дома сердечно приветствовали своих гостей и препровождали их в дом, в стороне, у наружной лестницы стоял молодой Урусов, от застенчивости вызывающе засунув руки в карманы широченных штанов, и с любопытством наблюдал за играющими на смычковых и духовых инструментах медведями, адская музыка которых и громадный турецкий барабан, похоже, ему страшно понравились. О галантности французского дворянина тех дней, об обязанности сына, принимающего гостей семейства, предлагать свои услуги молодым дамам, он имел столь же мало понятия, как и о философско-нравственных сомнениях немецкого юноши вертеровской эпохи.[2]

Тут его взгляд случайно остановился на юном, раскрасневшемся от мороза личике, которое, казалось, принадлежало прелестной медведице, поскольку в санях не было никого другого, кроме маленькой дамы, до кончика носа закутанной в меха и по самые ноги укрытой всевозможными теплыми шкурами, и это личико безуспешно обращалось то к стоявшим рядом родителям, обменивающимися любезностями с несколькими соседями, то к своим крепостным, выпивающим с урусовскими слугами приветственную чарку водки:

– Да помогите же мне кто-нибудь, наконец, я не могу выбраться!

И тут произошло чудо. Отбросив в сторону всякую робость, молодой Урусов подскочил к саням и выпростал премилое капризное создание из вороха пушнины, и уже подняв его на руки, он больше не раздумывал, а по снежным сугробам, преграждавшим ему дорогу, отнес прямо в дом, где почтительно опустил драгоценную ношу на землю. Маленькая дама, которую горячее сердцебиение симпатичного юноши заставило разрумяниться еще больше, чем холодный зимний воздух, даже не поблагодарила его, а повернувшись к нему спиной, промолвила:

– Помогите мне избавиться от этой отвратительной шубы, Максим Петрович.

Максим поспешил исполнить повеление прекрасной медведицы и теперь, когда больше нечего было бояться ее больших светлых глаз, он очень быстро и весьма громко проговорил:

– Однако, вы повзрослели, Ангелина Ивановна, за эти два года, что провели в монастыре и я вас не видел, стали взрослой и красивой.

– Вы шутите, Максим Петрович.

– Я вовсе не шучу.

Теперь ее светлые глаза встретились с его взглядом, щеки его тоже запылали.

– Максим, ну что ты стоишь как увалень, – крикнул в этот момент хозяин дома, под руку с госпожой собиравшийся подняться по лестнице, – проводи мадемуазель Анжелу, будь кавалером, учись манерам, по тебе сразу видно, что ты никогда не бывал в Париже.

Анжела, единственная дочь Репниных, подобно другу детства Максиму, малообразованная и наивная, какими в минувшем столетии могли быть только русские, без церемоний сама подхватила под руку растерянного юношу и с интонацией, показавшейся Максиму бесконечно приятной, сказала:

– Вот как это делается, Максим Петрович, я вижу, что мне придется взять вас в учение.

– Да, непременно возьмите, мадемуазель Анжела, – ответил Максим, – вы очень переменились в монастыре, стали настоящей дамой, мадемуазель Анжела.

Малышка только улыбнулась на это.

Вскоре все собрались в большом зале, и начался пир, воистину русский пир, во время которого столы ломятся под тяжестью яств и вино льется рекой, и который продолжался с двенадцати часов дня до позднего вечера. Затем в помещение вбежали пятьдесят слуг, мигом вынесли все столы и расставили стулья вдоль стен, оркестр заиграл полонез, стар и млад выстроились пара за парой, приготовившись для торжественного танца, которым в ту пору открывался любой бал.

Во время застолья Максим и Анжела сидели рядом и почти всю ночь протанцевали вместе. На следующий день, после крепкого сна, все общество сошлось за праздничным завтраком и, основательно подкрепившись, снова расселось по саням, только теперь молодые дамы разместились уже не с родителями, а со своими кавалерами. Максим вез Анжелу и на горячей украинской четверке оставил всех остальных далеко позади, красивая девушка нежно прижалась к нему и весело смеялась над вещами, на которые в обычной обстановке не обратила бы внимания: ее смешили вороны, гроздьями сидевшие на ветках ив, большие красные султаны, танцевавшие на головах лошадей, радостный перезвон бубенцов и щелканье длинного кнута, которым Максим время от времени, чтобы напугать ее, взмахивал, подражая выстрелу из пистолета.

Уже открылась прятавшаяся за высоченными безлистными тополями помещичья усадьба Мачковских, когда не на шутку расшалившаяся Анжела крикнула:

– Ах, Максим, вот было б здорово, если б мы сейчас опрокинулись!

И не успела она договорить, и они хохоча лежали на мягком как горностаевый мех снегу. Кони благополучно остановились чуть поодаль, Максим поднял Анжелу на руки, отнес ее в сани, которые сами собой выровнялись, и они все-таки оказались первыми, кто под хлесткое пощелкивание кнута и звон колокольчиков въехал во двор Мачковских.

 

Здесь к веселой компании присоединилась довольная пожилая, но приятная женщина, графиня Лобанова, в качестве гофдамы императрицы Екатерины Второй пользовавшаяся в среде сельских обитателей большим авторитетом. Настоящая дама эпохи рококо, до педантизма следующая модным тогда изяществу и манерности, она почитала своей святой обязанностью подвергать придирчивому осмотру и воспитывать каждого, и сегодня она, похоже, выбрала своей жертвой парочку наших озорников, ибо, едва заметив Анжелу, тотчас же начала причитать и охать по поводу ужасного беспорядка в ее талии, а затем под речитативом повторяемое «mon Dieus»[3] принялась за Максима, которому стала поправлять шейный платок.

– Здесь, – пробормотала она, – все растут точно дикие воробьи, до которых никому нет дела, вам следует общаться с женщинами, месье Урусов, с образованными, утонченными и опытными женщинами, знающими как воспитать молодого человека, а не с такими вот молодыми гусятами.

– О! Гуси весьма полезные птицы, сударыня, – в свойственной ему учтивой манере возразил Максим, – и вовсе не так глупы, как принято думать, и уж во всяком случае гусыня с гусаком больше подходят друг другу, чем гусыня с павлином, которому так нравится распускать свой драгоценный хвост, а кроме того у павлинов, говорят, очень жесткое мясо.

В эту минуту Анжела готова была расцеловать Максима, так обрадовало ее, что у него хватило мужества дать отповедь гофдаме, перед которой все заискивали. Однако на этом дело не кончилось. Графиня, которой приглянулся бойкий юноша и которая сама охотно взялась бы за его воспитание, подошла к родителям Урусова и пустилась объяснять им, насколько их замечательный сын здесь одичал и как несложно было бы устроить его пажом при дворе царицы. Родители Анжелы, случайно оказавшиеся поблизости, согласились с мнением графини и несколько раз высказывались в том смысле, что почли бы за великое счастье, если б их дочери представилась возможность сформироваться при дворе в совершенную даму.

– Да, да, – промолвил старый Урусов, – для девицы это, возможно, действительно верх мечтаний, но моему Максиму негоже становиться франтом, он должен носить не флакончик с нюхательной солью, а шпагу. Я недаром служил с Потемкиным, который нынче пользуется такой исключительной благосклонностью нашей императрицы. Максим должен стать солдатом и, если надо, сражаться с турками.

На третий день, у Репниных, Анжела танцевала только с Максимом, и людская молва поспешила объявить их парой еще прежде, чем они сами успели об этом задуматься. Во время исполнения заключительного танца, разудалого казачка, Анжела, растрепавшиеся косы которой уже змеями подпрыгивали на затылке, в конце концов даже потеряла туфельку; она расхохоталась и, когда Максим подобрал ее, крикнула:

– Что мне с ней теперь делать, коль она больше не держится, выбросите ее за окошко!

– Я найду для нее лучшее применение, – воскликнул Максим, с этими словами подбежал к столу с напитками, наполнил туфельку Анжелы золотистым токайским вином и залпом выпил за здоровье девушки.

– Навестите нас, пожалуйста, поскорее, – шепнула молодая красавица, когда на следующее утро гости с тяжелыми головами разъезжались по домам, симпатичному веселому юноше.

– Если вы мне позволите, – сказал Максим, глядя в землю.

– Я позволю вам отсутствовать не больше одного дня, – решительно заявила Анжела, – а пока прощайте, и мечтайте, пожалуйста, обо мне.

– Изо всех сил буду стараться, – ответил Максим.

Когда он с родителями выезжал со двора, она стояла на высоком крыльце и махала ему вслед платочком, а он извлек из-за пазухи ее туфельку и поднес к губам.

И действительно прошел всего один день, который все участники победного празднества дольше обычного провели в постели, и Максим на санях, запряженных четверкой украинских рысаков, прибыл с визитом, чтобы справиться о самочувствии всего репнинского семейства и особенно мадемуазель Ангелины Ивановны Репниной. Пожилые родители, благосклонно взирали на сближение молодого Урусова со своей дочерью, с исключительным радушием приветствовали его и затем попросили Анжелу, благовоспитанно стоявшую в сторонке, сыграть что-нибудь для дорогого гостя на бренчалке, как именовал клавесин господин Репнин; тогда Максим взял гитару и принялся аккомпанировать ей, старики некоторое время слушали, потом госпожа Репнина поспешила на кухню позаботиться о приличествующей случаю трапезе, а господин Репнин удалился, чтобы набить себе турецкую трубку.

Это послужило сигналом к решительным действиям.

Гитара сразу же оказалась на клавесине, а Максим, опустившись к ногам Анжелы, сделал ей такое пылкое и витиеватое признание в любви, что даже жеманная графиня Лобанова не обнаружила бы в нем никаких изъянов.

Анжела, однако, только громко рассмеялась на это.

– Вы смеетесь, Ангелина Ивановна, – продолжая стоять на коленях, с недоуменной обидой произнес Максим, – стало быть, вы пренебрегаете моими чувствами?

– Нет, нет, – воскликнула та, – я смеюсь тому, что вы так серьезно сообщаете мне вещи, о которых я давно знаю.

– Знаете?

– Я знаю, что вы меня любите, и я… тоже люблю вас, – промолвила прелестная девушка, лилейными руками обнимая его за шею.

Тут он с ликованием вскочил на ноги, подхватил ее и как сумасшедший закружил с ней по комнате, осыпая ее поцелуями.

До сего дня Анжела еще играла со своей большой парижской куклой, теперь же она взялась наводить лоск и прихорашивать Максима, и приятно было наблюдать, с каким стоическим спокойствием он позволял усаживать себя на скамеечку, и она принималась гребнем и щеткой расчесывать его буйную шевелюру или старалась украсить его всевозможными бантиками и ленточками.

В конце концов дело дошло до того, что отец Максима торжественно попросил для сына руки Анжелы. Репнины с великой радостью дали на то свое согласие, однако с обеих сторон было поставлено условие, что Анжела прежде должна два года провести при дворе, а Максим такой же срок отслужить отечеству. Любящие покорились, потому что были обязаны покориться и потому что это не было для них совершенной разлукой, поскольку они дали друг другу слово общаться, насколько только позволит им предстоящая служба, или хотя бы видеться. Таким образом, оба отца вместе с чадами не откладывая отправились в Москву и по прибытии даже остановились там в одной гостинице.

Прямо на следующий день Репнин повел Анжелу к графине Лобановой, которая с приветливой снисходительностью приняла симпатичного ребенка, она подтвердила свое покровительство и в самом деле уже через несколько дней представляла девушку царице. Анжела чувствовала, как у нее учащенно забилось сердце, когда она стояла перед могущественной женщиной, повелевающей в двух частях света и своей маленькой, но твердой ручкой решительно вмешивавшейся в историю человечества. Екатерине Второй в ту пору шел сорок шестой год, но, поддержанная роскошью с несравненным вкусом подобранных туалетов, она по-прежнему оставалась одной из самых красивых женщин Европы. Ее проницательные голубые глаза некоторое время испытующе смотрели на миловидную девушку, потом вокруг ее небольшого властного рта заиграла очаровательная улыбка и она промолвила:

– Я назначаю вас своей камер-фрейлиной, Ангелина Ивановна, вы мне нравитесь, да, право слово, вы мне очень нравитесь, я надеюсь, что мы с вами скоро станем подругами.

В порыве простодушной благодарности, не дожидаясь пока императрица сама протянет ее, Анжела схватила и поцеловала руку императрицы.

Екатерина Вторая легонько погладила ее по волосам и подала графине, которая в манерном расстройстве из-за крестьянского поведения своей подопечной едва не упала в обморок, знак не обращать внимания девушки на ее промах.

Приблизительно в тот же час господин Урусов представил своего сына самому могущественному мужчине в России, фавориту Екатерины, Потемкину.

Несмотря на то, что он когда-то служил с подпоручиком Потемкиным в чине капитана, сейчас он довольно смущенно и с известным трепетом стоял перед генерал-адъютантом Потемкиным, однако тот, как правило, грубый и бесцеремонный с лицами высокопоставленными и знатными, вел себя всегда доброжелательно и даже приветливо, когда к нему обращались нетребовательно или, как это происходило здесь, совершенно онемев от благоговения. Молодой Урусов пришелся по душе генералу, и этим все было положительно разрешено, через несколько дней он получил офицерский патент и в звании прапорщика поступил в Симбирский полк, тогда как Анжела начала свою службу вблизи монархини. Два осчастливленных отца возвратились в свои поместья, где долгое время оставались предметом восхищения и любопытства соседей, которые ни царицу ни разу не видели, ни с Потемкиным никогда не служили.

Максим быстро освоился со службой и подружился с однополчанами. Один из них, как и он, родившийся в Тульской губернии, особенно сердечно отнесся к нему. Звали его Аркадий Вушичинков, и не носи он мундира Ее величества, его скорее можно было бы принять, пожалуй, за зажиточного и отъевшегося купца либо трактирщика, нежели за героя или хотя бы простого солдата. Несмотря на весьма юные годы, ибо на подбородке у него едва пробивался первый пушок, он был обхватом в двух обычных людей, и этот контраст колоссального тела и по-детски румяного лица с алыми и толстыми как у негра губами придавал всему его облику нечто неотразимо комичное, так что он пользовался сомнительным преимуществом быть одновременно любимцем и мишенью для насмешек всего Симбирского полка, утешения за страдания, довольно часто причиняемые ему злыми шутками товарищей, он до сих пор искал в употреблении разнообразных спиртных напитков, теперь же он с перехлестывающей через край любовью привязался к добродушному и простому Максиму, единственному человеку, который никогда не присоединялся к остальным, оттачивавшим свое плоское остроумие на его жирном брюхе и красном носу. Вскоре оба стали неразлучны, тем более когда выяснилось, что они стояли у полкового знамени в одной роте, и даже в одной и той же шеренге.

Вскоре после того, как Максим надел солдатский камзол, перед царицей должен был состояться парад всех дислоцированных в Москве войск.

За день до него все, кто носил гамаши, усиленно занимались чисткой и приведением в надлежащий вид мундиров, конской сбруи и оружия. После непродолжительного сна уже ночью началась стрижка и завивание кос, при этом один солдат помогал другому и под конец все, дабы не разрушить предписанные уставом сооружения на голове, задремали сидя, пока на рассвете барабанный бой не возвестил побудку.

В то время как полки с развевающимися знаменами выдвигались на парадный плац, императрица еще занималась своим туалетом, ибо великой женщине было недостаточно править, она также хотела нравиться окружающим.

В тот момент, когда Анжела красивыми складками старательно укладывала шлейф монархини, Екатерина Вторая вдруг обернулась к ней и сказала:

– Ты ведь еще ни разу не видела парада, я предлагаю тебе поехать со мной.

Анжела зарделась от радости, поскольку со дня своего пребывания при дворе еще не видела возлюбленного. Она быстро привела себя в порядок и затем с царицей, княгиней Дашковой и графиней Лобановой уселась в императорскую карету, которая быстро доставила их на место.

Прибыв к войскам, Екатерина пересела на лошадь и в сопровождении блестящей свиты генералов и офицеров верхом двинулась вдоль фронта выстроившихся полков, тогда как ее дамы наблюдали за зрелищем из окна кареты. Симбирский полк располагался на левом фланге, и у Анжелы, с неописуемым волнением разглядывавшей солдат, вдруг вырвался невольный возглас.

– Что с вами, фрейлина Репнина? – строгим тоном спросила графиня.

– Я… я испугалась… – запинаясь, пробормотала бедная девушка.

– Испугалась, чего?

– Я подумала, что будут стрелять.

Дамы рассмеялись, а между тем Анжела опасалась вовсе не выстрела – она обнаружила Максима, который, точно прекрасный бог, стоял там в своем мундире, таким красивым она его еще никогда не видела; он держал знамя и мужественно смотрел прямо перед собой, не замечая ее. Вот грянула музыка, ударили дробь барабаны, Екатерина Вторая, милостиво благодаря, шагом поехала вдоль строя, Максим, когда она поравнялась с ним, склонил знамя, в то же мгновение лошадь царицы, казалось, настороженно замедлила ход, или государыня сама попридержала ее, ровно настолько, чтобы на секунду остановиться перед красивым прапорщиком и затем обменяться несколькими словами с генералом, который командовал парадом и следовал рядом с ней с опущенной шпагой.

В этот момент Анжелу охватил какой-то необъяснимый страх, ощущение, в природе которого она не могла дать себе отчета.

– Ты счастливчик, на тебя посмотрела императрица, – пробормотал Аркадий.

– На меня? Да что во мне такого особенного? – возразил Максим.

– Просто лошадь царицы испугалась брюха Аркадия, – прошептал улыбаясь другой, и улыбка, словно по команде, поплыла по рядам.

По завершении смотра началось прохождение войсковых колонн торжественным маршем, и теперь Симбирский полк шел мимо царицы последним.

– Вот смотри, сейчас, – чуть слышно произнес Аркадий, подталкивая Максима локтем, и на сей раз сомнений никаких не осталось: красивая женщина, гордо и повелительно, точно королева амазонок, восседавшая на великолепном белом скакуне, с явным благоволением остановила взгляд своих больших светлых глаз на Максиме, который затрепетал под воздействием этого взгляда будто приговоренный к смерти.

После парада у императрицы состоялся обед для генералов и офицеров полков, принимавших в нем участие. Потом Екатерина Вторая вернулась в свой гардероб, и, сбросив с себя роскошное официальное платье со шлейфом, уютно закуталась в едва ли менее дорогой домашний халат из расшитой золотом багряной персидской материи; вытянувшись на оттоманке из зеленой камки, красивая деспотиня знаком велела всем женщинам удалиться, оставив при себе только Анжелу.

– Подай-ка мне зубочистку, – начала она.

Камер-фрейлина поспешила исполнить приказ повелительницы.

– Ну, что ты скажешь по поводу парада? – спросила царица.

– Это было великолепное зрелище, от которого у меня даже голова закружилась, – ответила Анжела.

– И что же тебе там больше всего понравилось? Удалось ли тебе присмотреть в рядах наших воинов кого-нибудь молоденького офицера, которого ты могла бы осчастливить своей благосклонностью?

Красивая девушка зарделась и потупила взор.

– Ты сущий ребенок, Анжела, – промолвила Екатерина, – подойди-ка ко мне. – Она усадила девушку у своих ног и полной рукой небрежно обхватила ее за плечи. – А знаешь, кто мне во время спектакля больше всего приглянулся? Ты такая хорошая, такая невинная, Анжела, я тебе полностью доверяю и хочу сделать тебя интимной подругой своих сердечных тайн. Заметила ли ты в Симбирском полку…

Анжела вся затрепетала…

– Что с тобой? Ты дрожишь? – быстро спросила монархиня.

– Милость вашего величества настолько велика…

– Что вызывает у тебя страх, – улыбнувшись, договорила Екатерина. – Полно тебе, лучше послушай. Ты обратила внимание на молодого офицера в Симбирском полку, который нес знамя?

– Конечно, ваше величество.

– Ты не находишь, что он необыкновенно красив?

– Конечно.

– Да, любой человек вынужден признать это, о существовании такой внешности мы могли догадываться только по античным изваяниям, – проговорила императрица, – а здесь она во плоти предстает перед нами, одушевленная теплой пульсирующей жизнью. Мужчина, призванный сводить с ума всех женщин, а всех остальных мужчин видеть рабами у своих ног. Такую судьбу природа начертала на его лице, и на его счастье у меня достаточно власти, чтобы исполнить это предначертание.

У Анжелы слезы подступили к горлу, она готова была вот-вот расплакаться, однако окрыленная энтузиазмом Екатерина этого не заметила.

– Я люблю этих оживших Аполлонов и Адонисов, – продолжала она, – но несмотря на то, что я являюсь повелительницей могущественной империи, у меня есть все основания проявлять осмотрительность, и я не должна открыто, на виду у всех, выказывать ему свое благорасположение. Потемкин ревностно охраняет права, которыми обладает при моем дворе, это могло бы иметь самые скверные последствия как для меня, так и для красивого прапорщика. Я тут посоветовалась сама с собой и придумала на этот случай одну интригу, для осуществления которой ты, Анжела, должна будешь мне помочь.

– Вашему величеству стоит только приказать, – запинаясь, промолвила Анжела.

– Главное, ничего не бойся, – постаралась успокоить ее монархиня, – твоя репутация при этой афере ни в коей мере не пострадает. Ну а теперь давай-ка ему напишем.

Екатерина поднялась с оттоманки и в сопровождении Анжелы прошла в свой рабочий кабинет, где усадила девушку за искусно инкрустированный светлым узором секретер из красного дерева и, расхаживая взад и вперед, принялась диктовать:

 

«Сударь!

Одна придворная дама, которую вы очаровали своей внешностью, терзается неукротимым желанием поближе познакомиться с вами. Если ваше сердце свободно, приходите завтра в девять часов вечера к маленькому китайскому павильону в царском саду. Вас ожидает сладчайший жребий».

– Теперь адрес.

Анжела побледнела.

«Прапорщику Симбирского полка Максиму Урусову».

– Так, а сейчас немедленно доставь это письмо по его адресу, – сказала царица.

Анжела быстро покинула кабинет, за дверью слезы потекли по ее щекам, в состоянии полного отчаяния и растерянности она прошла в апартаменты графини Лобановой, бросилась перед ней на колени и разрыдалась. Графиня попыталась успокоить ее и поинтересовалась причиной ее душевного смятения, однако когда Анжела рассказала ей все, что произошло, она лишь сокрушенно и задумчиво покачала головой. И высказалась в том смысле, что при сложившихся обстоятельствах Анжеле ничего другого не остается, как во всем покориться воле монархини, сопротивление могло бы стоить любящим не только жизненного счастья, но, возможно, свободы и даже самой жизни. При всей широте души Екатерина Вторая остается всего лишь женщиной, и хочется надеяться, ее капризы улетучатся так же скоро, как и появились.

– И я должна передать ему письмо царицы, – сетовала Анжела, – сама же должна привести его к ее ногам?

– Да, дитя мое, тебе придется это сделать, – сказала графиня, – если ты не хочешь принести в жертву Максима или, по меньшей мере, потерять его навсегда. Но давай-ка прямо сейчас пошлем за ним и проинструктируем, как себя вести.

Спустя час Максим вошел к графине и порывисто прижал Анжелу, которая с криком бросилась ему на шею, к своей груди.

Он с изумлением выслушал сообщение обеих дам, затем прочитал письмо, продиктованное царицей.

Первое, что он сказал, было:

– Но ведь она спрашивает, свободно ли еще мое сердце, что произойдет, если я отвечу без обиняков «нет»! Поскольку я якобы не знаю, что это писала царица, она не почувствует себя оскорбленной моей откровенностью, поскольку она относится не к монархине, а к некой безымянной незнакомке.

– Стоит ей только узнать, что ваше сердце принадлежит какой-то другой женщине, – возразила графиня, – как ей с еще большей настойчивостью захочется обладать вами. Вам обоим нужно смириться и научиться во всем слушаться меня, еще не все потеряно.

– Ах, лучше бы он был уродом, – сквозь слезы улыбнулась Анжела, – сущее наказание иметь такого красивого возлюбленного.

На следующий вечер, едва пробило девять часов, два молодых человека, один высокий и стройный, другой маленький и поразительно толстый, вынырнули из зарослей кустарника, окружавшего китайский павильон царицы, и подошли к нему. Это был Максим, сопровождаемый своим другом Аркадием.

– Вот счастливчик, вот баловень-то фортуны, – вздыхал последний, которому его огромное брюхо с трудом позволяло дышать и вынуждало к известной сентиментальности выражений, – всего две недели в полку, а уже, надо же, любимец высокопоставленной дамы, да в придачу красивой дамы, потому что все они богаты и пользуются исключительным влиянием. Завтра ты поручик, через месяц, глядишь, капитан, а через год и полковник. Но только что это за дама могла бы быть? Чего доброго, сама царица.

– Как тебе такое пришло в голову!

– А почему бы нет. Я заметил, какой взгляд она вчера на параде бросила на тебя, точно коршун, собирающийся склевать голубка. Ты только, Максим, не робей.

В павильоне горел свет, две женщины, переодетые до неузнаваемости, стояли за плотно закрытыми жалюзи.

– Они идут, – сказала теперь более высокая, величественным движением задергивая занавеси и скрываясь за ними. – Теперь действуй так, как я тебе говорила.

Анжела задула свечи и присела на диван, стоявший неподалеку от окна; сердце ее учащенно билось. Максим тихонько поднялся по ступенькам, отворил дверь и заглянул вовнутрь.

– Вы здесь? – спросил он.

– Входите, пожалуйста, и заприте дверь, – дрожащим от волнения голосом попросила Анжела.

Максим выполнил просьбу и затем приблизился к дивану, внезапно чья-то рука схватила его за полу мундира и потянула к себе.

– Мадам, – запинаясь, пробормотал бедный юноша, ужасно испугавшись от неожиданности.

– Не бойся, это я, – шепнула Анжела, – но императрица подслушивает за занавеской.

Тогда к Максиму разом вернулась вся его отвага.

– Вы написали мне, мадам или мадемуазель, – продолжал он, – что я имел счастье понравиться вам, позвольте же и мне увидеть теперь ваше лицо, чтобы я сказал, могу ли я полюбить вас.

– Это исключено.

– Но я все-таки должен удостовериться. – Он обнял Анжелу, и его рука в темноте нашла ее руку. – Какая прелестная маленькая ручка, – произнес он, – и горячая как огонь, а эта стройная фигура, о, да вы молоды, очень молоды и, похоже, красивы.

– Нет, нет, – ответила Анжела и сделала попытку освободиться.

Однако Максиму слишком уж понравилась роль, которую он играл.

– Вы молоды и прекрасны, до сих пор я любил только свою императрицу, но уже сейчас чувствую, что и вас тоже буду любить, буду вам поклоняться. Ваша близость, ваше дыхание, если позволите так выразиться, обладает чем-то таким, что с непреодолимой силой захватывает меня.

Он опустился перед ней на оба колена, и его губы в страстном поцелуе запылали на ее губах.

– Однако, сударь, что вы себе позволяете? – воскликнула Анжела.

– Вы пригласили меня сюда, – сказал Максим, – а сейчас хотите быть со мной такой жестокой, нет, нет, ваше сердце принадлежит мне, как вы сами признались мне в этом, и я мужчина, чтобы, приложив к нему, взять себе и все остальное.

Занавес гневно зашелестел.

Однако в эту минуту Максима меньше всего заботил гнев императрицы, он крепко держал возлюбленную в своих объятиях и осыпал ее поцелуями; Анжела долгое время безуспешно сопротивлялась, пока вдруг кто-то снаружи не постучал в жалюзи.

– Что случилось? – спросил Максим.

– Сюда идут, хватит, давай уносить ноги, – донесся в ответ голос Аркадия.

– Да, да, вы должны покинуть меня и причем немедленно, – приказала Анжела.

– До свидания! – прошептал Максим, еще раз привлекая ее к своим губам.

– До свидания!

Он стремительно выскользнул из павильона и вместе с Аркадием спрятался в зарослях кустарника.

Теперь дамы точно так же оставили павильон и неторопливо двинулись по белой гравийной дорожке. Навстречу им быстро приближался мужчина, который, завидев их, оторопело остановился и снял головной убор.

– Вы здесь генерал?..

– Да… ваше величество… я …

– Разве я раз и навсегда не запретила вам докучать мне во время моих прогулок? – строго проговорила царица.

– Я только думал…

– Ступайте, – приказала деспотиня и так энергично топнула ногой по гравию, что во все стороны брызнули искры, затем повернулась к нему спиной, и он испарился точно наказанный крепостной.

– Знаешь, кто это был? – вполголоса спросил Максим.

– Ума не приложу.

– Это был Потемкин.

– Потемкин?! – изумился Аркадий. – Тогда большая величественная дама, выходит, была никто иная, как императрица. Я поздравляю ваше превосходительство с этим завоеванием и прошу лишь, чтобы вы со своей стороны не совсем забыли своего покорного слугу Аркадия Васильевича Вушичинкова. Однако сейчас давай-ка немного оправимся от пережитого ужаса у моей любезной Анастасии.

С этими словами он подхватил Максима под руку, лабиринтом улиц отвел его в узкий грязный проулок и там втолкнул в низкую прокуренную винную лавку, в которой безраздельно господствовала Анастасия Никитична Сребина. В кабаке уже никого не было, кроме хозяйки и большой белой кошки, которую та апатично гладила по спине.

– Позвольте представить вам моего друга Максима Урусова, – небрежно проговорил Аркадий, – а это, дорогой, моя Настя, моя прекрасная, очаровательная Анастасия; впрочем, не слишком ли много я говорю?

Маленькая округлая вдова и в самом деле совсем не была дурнушкой, и при этом обладала таким умением обращаться со своим вялым и медлительным поклонником, которое весьма шло тому на пользу.

– Вы, видно, голову совсем потеряли или уже где-то нализались, – сказала она, – какая нелегкая вас в такой поздний час принесла, идолы проклятые? Ну заходите уж!

– У моего друга тут приключилась история с одной знатной дамой, – ответил Аркадий, приобнимая за плечи симпатичную вдовушку, – это нас задержало, однако я люблю только вас, верно как золото.

Анастасия улыбнулась на это признание, кошка выгнулась дугой и, зевая и потягиваясь, выпустила когти, а Аркадий подарил округлой красавице сердечный поцелуй. В ответ она силой усадила его на стул и как бы рассерженно приказала:

– Оставайтесь здесь и не двигайтесь. Что пить-то собираетесь?

– Все, что вы нам предложите.

Когда она правой рукой наполняла до краев два стакана, Аркадий поцеловал ее левую руку.

– Не двигайтесь, я сказала, – шлепнула она его по губам.

– Великолепная женщина, – пробормотал Аркадий, – у нее манеры царицы, она вполне могла бы править вместо Екатерины!

Анастасия презрительно пожала плечами, уселась Аркадию на колено и принялась поигрывать косой.

 

Максим еще лежал в постели и видел сны, когда в его горницу, звеня шпорами, тяжело вошел Аркадий и бросил ему на одеяло большой, запечатанный печатью пакет с официальным посланием.

– Разве я не говорил тебе, – сопя, произнес он, – вот и твое назначение в подпоручики.

– Так? Что? – не понял Максим.

– Ты подпоручик! – закричал Аркадий еще не вполне проснувшемуся товарищу.

– Нет, я же прапорщик?

– Подпоручик, тебе говоре.

– А?

– Да, ты, и адъютант в придачу.

– Как такое возможно?

– Благодаря нижней юбке сегодня все возможно, – проворчал Аркадий, – особенно, если речь идет о юбке, которая находится не под обычным женским нарядом, а под могущественной горностаевой мантией. Поднимайся, счастливчик, и одевайся, ты приглашен к царице на аудиенцию.

– Я… на аудиенцию?

– А кто же еще, ну-ка, давай я тебе помогу, – он за ноги вытащил его из постели и принялся приводить в исправность его одежду.

Когда в назначенный час Максим стоял среди просителей в аудиенц-зале, настроение у него было вовсе не баловня фортуны, он чувствовал себя молодой девицей, которую родители выдают замуж вопреки ее воле и которая теперь со страхом ожидает прибытия жениха. Дежурный камергер назвал его имя, и Максим проследовал в комнату, в которой императрица имела обыкновение выслушивать просьбы и жалобы своих подданных. Скрестив на груди руки, она некоторое время задумчиво расхаживала взад и вперед, потом внезапно, в черном бархатном платье и с маленькой бриллиантовой короной на белых локонах, во всем своем величии остановилась перед молодым офицером.

– Я произвела вас в подпоручики и назначила адъютантом в своем дворце, – начала она, – потому что вы мне очень понравились и я весьма расположена к вам.

– Не знаю, ваше величество, чем заслужил я такую великую милость… – запинаясь, проговорил несчастный фаворит.

– Милость нельзя заслужить, – прервала его императрица, – она нежданным даром сваливается с неба, часто оставаясь чудом даже для того, кто ее оказывает. Но именно поэтому можно столь же неожиданно опять впасть в немилость. Заметьте это себе, пожалуйста, Максим Петрович, и отныне все свои шаги здесь, при дворе, соразмеряйте с указанной истиной.

Императрица благосклонно улыбнулась ему и затем повернулась к нему спиной, избегая взгляда молодого человека, так она попыталась скрыть свою страсть к нему, однако тот воспринял это как знак того, что его отпускают, молча отвесил поклон и собрался было удалиться.

– Прежде чем уходить, вам следовало бы поблагодарить меня, – промолвила Екатерина Вторая, быстро поворачиваясь к нему лицом, – поцелуйте мне руку, я вам позволяю.

Максим опустился на одно колено и поднес руку монархини к своим губам.

– Как респектабельно, – с иронией заметила Екатерина, – вы, вероятно, считаете меня ужасной тиранкой, да, эдакой Семирамидой, как галантно окрестил меня Вольтер, я же хочу быть не только глубоко уважаемой своими подданными, но и любимой ими, а ведь вы, Максим Петрович, утверждали, что меня любите.

Молодой офицер стоял как на раскаленных углях.

– Встаньте, пожалуйста, – чуть слышно и льстяще приказала императрица, – я вижу, что мне самой придется взять на себя приятные хлопоты по обучению вас поцелуям.

Максим поднялся на ноги, и красивая повелительная женщина полными руками нежно обвила его шею.

– Вот так, мой юный друг, так сделала Венера, когда на ливанском склоне не повстречала Адониса, и тогда прекрасный юноша, отбросив в сторону всякое благоговение перед богиней, поцеловал ее. Ну что, у вас и теперь еще не хватает на это храбрости?

Екатерина привлекла его к себе, и ее губы, влажные и горячие, коснулись его губ.

– А теперь… я хочу убедиться, насколько вы понятливы.

Несмотря на страх, Максима при обольстительном поцелуе великолепной женщины охватил пьянящий восторг, и он не заставил повторять себе дважды. Быстро приняв решение, он мускулистыми руками обхватил царицу и поцеловал ее.

Теперь она затрепетала у него на груди, и предательский румянец заиграл на ее щеках.

– Вот сейчас идите, – проговорила она, – я люблю вас, Максим Петрович; это вам на дорогу.

Когда в состоянии неописуемого смятения Максим возвратился в аудиенц-зал, там в одной из оконных ниш стоял Потемкин, который жестом поманил его к себе.

– Так-то, стало быть, вы выражаете свою благодарность, господин подпоручик, – начал он с едва сдерживаемой яростью.

– Ваше превосходительство, я не понимаю… – запинаясь, ответил Максим.

– Мне все известно, – перебил его Потемкин, – императрица настроена закрутить с вами новый роман, и вы, воспользовавшись случаем, надеетесь оттеснить меня и занять мое место…

Теперь Максим перебил могущественного фаворита Екатерины и перебил так же резко.

– Ни слова больше, вы уже задеваете мою честь, ваше превосходительство. Заверяю вас, что у меня и в мыслях не было оттирать вас, напротив, милость императрицы приводит меня в ужас, потому что угрожает лишить меня личного счастья. Я люблю свою невесту, Анжелу Репнину, всем сердцем и не обуреваем иным честолюбивым желанием, как только быть снова любимым ею, я проклинаю тот злополучный час, когда мы с ней прибыли ко двору.

Монолог молодого человека звучал так искренно и правдиво, что Потемкин, всегда недоверчивый и осторожный, ему поверил.

– Вы не должны потерять свою славную девушку, – сказал он, протягивая руку Максиму, – в этом деле мы можем достичь общей цели и давайте поэтому станем честными друзьями и союзниками.

– Тогда как же мне следует действовать, ваше превосходительство, – облегченно вздохнув, спросил Максим, – чтобы впасть у императрицы в немилость?

– В немилость? – Потемкин громко расхохотался. – Это звучит просто невероятно здесь, где всеми силами добиваются благосклонности и милости, пресмыкаются и грызутся, здесь честный парень ищет немилости.

– Да именно, немилости, – воскликнул Максим, – и притом немилости любой ценой!

Уже тем же вечером через доверенную камеристку царицы Максим получил от нее письмо, в котором государыня вызывала его к себе.

Он отправился к Потемкину, чтобы с ним посоветоваться. Опытный царедворец, единственный, под влиянием которого всю свою жизнь находилась Екатерина Вторая, дал ему обстоятельные инструкции, предусматривавшие и трактовавшие любой возможный поворот событий. Успокоенный молодой подпоручик приступил к делу. Он начал с того, что не пошел к царице и даже не ответил на ее письмо.

На следующий день ему было приказано прибыть в кабинет императрицы, которая, едва он переступил порог, гневно нахмурила лоб. Потемкин предупредил его, что царица любит людей остроумных, и порекомендовал вести себя как можно нелепее.

– Почему вы не пришли вчера вечером? – с криком обрушилась на него Екатерина Вторая, – вы заслужили быть наказанным как непослушный ребенок.

– Разве я должен был прийти? – с наигранным изумлением ответил Максим.

– Вы получили мое письмо?

– Да.

– Ну так?

– Да, ваше величество, получить-то я его получил, – промолвил Максим с самой глупой физиономией на свете, – но не прочитал.

– Не прочитал? Это почему же?

– Потому что я не умею читать, ваше величество.

– Вы не умеете читать?! – остолбенев от удивления, сказала Екатерина Вторая.

– А… а… поскольку я знал, что письмо… что оно, так сказать, от вашего величества… то не посмел дать кому-то постороннему прочитать мне его, – запинаясь, пролепетал Максим.

– Этого еще не хватало, – воскликнула Екатерина Вторая, – ладно, на сей раз вы прощены, однако вам следует незамедлительно научиться читать, и я сама хочу быть вашей учительницей. Сегодня вечером в восемь часов состоится первый урок, и боже вас упаси пропустить его.

– Иначе я попаду в немилость? – спросил Максим, приятно обнадеженный.

– Хуже того, – строго промолвила Екатерина Вторая, – за новое оскорбление я покараю безжалостно.

– Разжалованием?

– Совершенно верно, разжалованием, а потом…

– Потом? – испуганно воскликнул Максим.

– Да, потом вы станете рядовым солдатом, мой дорогой друг, – продолжала царица, – и солдатом, отданным в руки наистрожайшего из командиров. При малейшем проступке – а уж хороший командир постарается, чтобы вы скоро какой-нибудь совершили – вы будете безо всякой пощады выпороты кнутом.

– О, я приду точно в срок, ваше величество, – вздохнул Максим, с трясущимися коленками стоявший перед прекрасной женщиной, которая умела быть такой же беспредельно жестокой, как и умела любить.

– Итак, до сегодняшнего вечера…

Наступил вечер. Уже в половине седьмого Максим исправно стоял перед дверью монаршьего будуара, куда ему на сей раз велено было явиться, а по другую сторону двери Анжела помогала царице переодеваться в неглиже, в которое та облачалась, чтобы обворожить своего жениха. Прелестный беспорядок добела напудренных прядей и локонов, похоже, вполне удался, кринолин и корсет, похожие на доспехи средневекового рыцаря, были сняты, и поверх сорочки из брюссельских кружев по бедрам царицы до самой земли заструилось белое шелковое платье, растекаясь позади мерцающим шлейфом. Потом, самодовольно разглядывая себя в зеркало, Екатерина неторопливо скользнула в просторный шлафрок из кроваво-красного бархата, подбитый сверкающим горностаем и им же расточительно отороченный. Пока она грациозно кутала плечи в роскошную пушнину, бедная девушка за ее спиной от расстройства с трудом держалась на ногах.

– Чего это ты?

– Ах, мех такой тяжелый!

Со слезами на глазах Анжела в завершение еще накинула на голову императрицы белую кружевную вуаль, ниспадающую на плечи, сквозь которую обольстительно просвечивалось все, что она, казалось бы, скрывала.

– Как ты думаешь, такой он меня полюбит, Анжела? – спросила царица, горделивым взглядом оценивая свое отражение в зеркале.

– Я боюсь, – хотела было промолвить в ответ девушка, но вместо этого сказала, – кто мог бы устоять перед вашей красой!

Екатерина поцеловала ее в лоб и отослала, затем бросила еще один взгляд в зеркало и отворила дверь.

– Входите.

В небрежной позе расположившись в кресле, она с нескрываемым удовольствием наблюдала за красивым молодым человеком, который смиренно, покорившись своей участи, стоял перед нею как раб. А разве он и в самом деле не был ее рабом, рабом ее страсти, ее прихоти?

– Подайте-ка ту книгу, которая лежит там на туалетном столике, – приказала императрица. Максим повиновался. – Так, теперь садитесь. – Она ногой пододвинула ему скамеечку.

Когда он уселся у ее ног, она слегка оперлась рукою о его плечо и стала показывать ему буквы, попросив его вслед за нею повторять их звучание. Во время урока Максим вел себя так непонятливо, что Екатерина Вторая очень скоро потеряла терпение и, нетерпеливо топнув ногой, отбросила книгу.

– Как вам нравится мой туалет, – кокетливо спросила она, переменив тему, – как вы находите этот мех? – Она на мгновение распахнула шлафрок, так что горностай белым лунным светом разлился по ней.

– Как императрица вы вынуждены его носить, – с намеренной наивностью ответил Максим, – однако в нем, вероятно, ужасно жарко.

Царица начинала злиться на своего Адониса.

– Попробую-ка я научить вас писать буквы, – промолвила она после непродолжительной паузы, – переставьте сюда ко мне вон тот маленький столик.

После того, как он сделал это, она потребовала подать перо и чернила. И тут фавориту, желавшему любой ценой впасть в немилость, пришло в голову использовать соблазнительную возможность для нанесения главного удара; взяв письменные принадлежности, он понес их по возможности бестолковее и, подойдя почти вплотную к ней, с громким криком споткнулся, расплескав чернила. Царица вскочила на ноги, по ее белоснежной домашней шубке заструился черный поток. В тот же миг крепкая императорская оплеуха припечатала щеку Максима, у которого при этом сердце готово было выскочить из груди от успеха задуманного. Ему удалось-таки привести красивую деспотиню в ярость. Он был, казалось, спасен.

– Как же можно быть таким нерасторопным? – рассердилась Екатерина Вторая, и повторный удар ее маленькой энергичной ладошки проиллюстрировал весомость ее слов. Но тут произошло нечто такое, что моментально свело на нет весь прекрасный итог совершенной Максимом проделки, в возбуждении императрица не заметила, что, стараясь спасти свой туалет, выпачкала руки чернилами. Теперь же она вдруг увидела, что обе пощечины, отвешенные Максиму справа и слева, превратили его в негра.

– Mon Dieu! Что у вас за вид? – вскрикнула она и затряслась от неудержимого хохота.

Максим подошел к зеркалу и, увидев себя, точно так же начал от всей души хохотать. Царица успокоилась первой.

– Ах, теперь мне и в самом деле что-то стало жарко, – сказала она, – подайте-ка мне стакан воды. – Отпив, она вернула его Максиму. – Вы тоже можете сделать глоток, – сказала она, – да, я даже дозволяю вам приложиться своими губами к тому месту, которого касались мои.

– Благодарю, ваше величество.

– Благодарите?..

– Я… я… не пью воду, – запинаясь, пробормотал Максим, решивший без оглядки идти до конца.

– А что же вы пьете?

– Водку.

– Водку? Фу!.. Ступайте! Прочь с моих глаз.

Екатерина возмущенно повернулась к нему спиной, а он, уверенный, что уж теперь-то наконец действительно впал в немилость, поспешил из будуара, пританцовывая от брызжущего через край озорства молодости, промчал через комнаты и, слетев вниз по лестнице, выскочил из дворца.

Изумлению несчастного Максима не было предела, когда спустя несколько дней после радостной катастрофы с царицей он получил через Потемкина сообщение, что Екатерина Вторая совершенно не собирается так легко отказываться от игрушки, которую она себе выбрала. Она, правда, дала знать Максиму, что он удален от нее на неопределенное время, но удален, как оказалось, лишь для того, чтобы основательно и усердно заняться образованием в различных сферах. По поручению монархини первым к нему явился танцмейстер, который под пение старой скрипки вымуштровал его всевозможным па того чопорного и церемонного века, после него пожаловал французский словесник, имевший задание в возможно более сжатые сроки вдолбить в его голову язык Вольтера, под занавес пришел немецкий профессор, наставивший его во всяких науках. Ежедневное t^ete-`a-t^ete с этими тремя париками понравились Максиму несравненно больше, чем оное с красивой влюбленной женщиной в императорских мехах. Он, как все русские, был объят страстной жаждой знаний, и добился поразительных успехов. Минуло три месяца, в которые молодой офицер не видел ни царицы, ни своей возлюбленной, как вдруг однажды был снова вызван к монархине.

Роль болвана и остолопа он больше разыгрывать из себя не мог, с этим согласился и Потемкин, таким образом теперь он предстал перед Екатериной, ожидая ее приказаний, во всем изяществе, приданном ему танцмейстером.

– Вы занимались прилежно, Максим Петрович, – с радужной доброжелательностью напала она, – ваши учителя аттестовали вас с наилучшей стороны, таким образом я намерена простить Вам все Ваши прежние неловкости и немного посодействовать вашему продвижению по службе. Еще сегодня в Берлин должен отправиться курьер, для этой миссии я выбрала вас, ибо хочу предоставить вам удобный случай проявить себя на деле. Однако подпоручику такие важные депеши обычно не доверяют. Поэтому я произвожу вас в капитаны.

– О! Ваше величество! – воскликнул приятно удивленный Максим и опустился на колено перед императрицей не с диким энтузиазмом, как это делал прежде, а со всей элегантностью французского кавалера, совсем так, как его научил танцмейстер.

– Как мило вы сейчас преклонили колено, – промолвила Екатерина Вторая, рассматривая его в лорнет. – Так, а теперь поцелуйте мне руку.

Максим с галантной нежностью поднес руку царицы к губам.

– И в поцелуях вы тоже добились прогресса, – с улыбкой заметила Екатерина Вторая, – этим вы тоже обязаны танцмейстеру, или по сей дисциплине имели другого преподавателя? – Она легонько шлепнула его ладонью по щеке. – А теперь получите у генерал-адъютанта свои депеши и отправляйтесь с богом.

Когда Максим зашел к своему покровителю Потемкину, тот уже издали крикнул ему:

– Поздравляю, капитан, поздравляю, – затем едва слышно добавил:

– Однако депеши вам передавать не придется, я уже послал с ними другого человека. А мы с вами тем временем совершим новую проделку, после которой вы наверняка попадете в немилость. Только беспрекословно следуйте моим наставлениям и раскаиваться вам не придется.

Ближе к вечеру Потемкин попросил доложить о себе монархине.

– Что привело тебя, Григорий Александрович, ты, похоже, чем-то явно взволнован? – воскликнула при виде его царица.

– И не без оснований, ваше величество, – ответил Потемкин. – Вопреки моему совету вы сегодня утром послали-таки этого Урусова с важными депешами. Если бы не я, вы, сами того не желая, отдали бы неблагоразумного мальчишку в руки врага.

– Как так?

– С тех пор, как благодаря материнской, – Потемкин намеренно сделал очень сильное ударение на последнем слове, – заботливости вашего величества господин Урусов перестал быть простофилей, он взамен этого превратился в забияку, картежника и пьяницу.

– Он пьет водку…

– Совершенно верно, обыкновенную водку, – подхватил Потемкин, – и, таким образом, четыре часа назад он абсолютно пьяный вернулся обратно и доложил мне, что потерял депеши.

– Потерял? Вот негодяй! – вскричала Екатерина Вторая.

– Вашему величеству известно, что Россия буквально наводнена неприятельскими шпионами. Как легко эти компрометирующие нас документы могли оказаться в их руках. Недолго думая, я самолично вскочил на лошадь и проскакал вдоль дороги, которую выбрал наш курьер, от трактира к трактиру, потому что этот Урусов останавливался в каждом и пил.

– Водку? – спросила царица.

– Да, обыкновенную водку, – продолжал Потемкин, – и в конце концов я нашел-таки одного умного хозяина, который подобрал выпавший у пьяного курьера пакет и хорошенько его припрятал. Я немедленно послал в Берлин другого человека, а капитана Урусова велел отправить на гауптвахту, где он и дожидается взыскания, которое ваше величество соизволит на него наложить.

– Его следует наказать примерно, – решила императрица, гневно расхаживая взад и вперед, – я сейчас же разжалую его в рядовые и кроме того приговариваю к ста ударам кнутом.

– Ваше величество, не слишком ли это суровый приговор, – заметил Потемкин, у которого, впрочем, даже и в мыслях не было приводить наказание в исполнение и который с трудом себя сдерживал, чтобы не рассмеяться.

– Но я хочу быть суровой, – воскликнула Екатерина Вторая, – и более того, в этом случае я хочу быть даже жестокой, экзекуция состоится завтра в девять утра, и я сама буду за ней наблюдать.

Потемкин, как никто другой знавший свою повелительницу и понимавший, что в данный момент сделать ничего больше было нельзя, отвесил поклон и удалился. Но уже через час его снова вызвали к ней.

– Я тут подумала, наверно, было бы бесчеловечно заставить этого красивого молодого человека умереть под кнутом палача или навсегда остаться изуродованным, – сказала Екатерина Вторая.

– Конечно, ваше величество.

– Но разжалование сохраняется в силе.

– Как прикажет ваше величество.

На следующий день разжалование тоже было отменено, и когда Максим появился у Потемкина, тот со смехом сообщил ему, что императрица засчитывает ему в качестве наказания пережитый им страх и производит его в полковники.

Сперва Максим не поверил своим ушам и воспринял это как шутку, но увидев патент, более не мог сомневаться и в охватившем его ликовании был близок к тому, чтобы поцеловать руку Потемкину.

– Но что это за страх, который-де я испытал? – поинтересовался он затем. – О каком таком страхе все-таки идет речь?

– Ну, это долгая история, – объяснил ему Потемкин, – пока вы со своими товарищами кутили, вас успели сначала арестовать, затем разжаловать и приговорить к наказанию кнутом, а затем снова помиловать.

– Стало быть, она всерьез собиралась меня выпороть? – с некоторым содроганием спросил Максим.

– Разумеется, и вдобавок лично при этом присутствовать, – рассмеялся Потемкин, – да, женщины непредсказуемы, мой дорогой Максим Петрович, и прежде всего тогда, когда любят нас.

Вскоре после того, как новоиспеченный полковник получил свой полк, в окрестностях Москвы состоялись большие маневры под наблюдением императрицы. Часть войск под командованием Суворова представляла турок, ее должны были обойти смелым фланговым движением и вынудить к сдаче на милость императрицы, на стороне которой русскими предводительствовал Потемкин.

Однако события приняли иной оборот.

Потемкин не без умысла доверил полковнику Урусову управление войсками, которым предстояло провести сей гениальный маневр, и за день до этого обстоятельно изучил с ним карту местности.

В момент, когда русские должны были нанести по туркам неожиданный удар во фланг и с тыла, Екатерина Вторая тщетно ждала появления конницы Урусова, перед которой стояла задача смять суворовский резерв, и его орудий, которым надлежало взять неприятеля под перекрестный огонь. Прошло пятнадцать минут, прошло еще пятнадцать, никто не появлялся, тогда Суворов внезапной атакой своей кавалерии прорвал центр русских и взял в плен императрицу.

Императрица сделала хорошую мину при плохой игре, она смеясь протянула Суворову руку, но теперь весь гнев ее обрушился на голову красивого полковника.

Был послан адъютант, чтобы вызвать его к царице.

Тот вернулся один с неподобающим грозности событий веселым выражением лица.

– Где полковник? – в нескрываемой запальчивости спросила Екатерина Вторая.

– Господин полковник приносит свои извинения, но сейчас он прибыть никак не может, – доложил адъютант, опасавшийся сболтнуть лишнее.

– Не может, когда я приказываю? – крикнула красивая деспотиня.

– Господин полковник со своими пушками, солдатами и лошадями по горло увяз в огромном болоте, – сказал адъютант.

Императрица секунду оторопело смотрела на него, потом разразилась звонким смехом, который сперва подхватили офицеры генерального штаба и, в конце концов, вся армия.

– Вы не находите, ваше величество, что было бы самое время отправить этого господина полковника на пенсию? – спросил Потемкин, на обратном пути покачиваясь в седле рядом с нею.

– О! Совершенно не время, – воскликнула Екатерина Вторая, сверкнув на него смелыми и умными глазами, – этот полковник, как я вижу, в состоянии заставить вас ревновать, дорогой Потемкин, а это обстоятельство доставляет мне такое несказанное удовольствие, что я теперь и подавно намерена ему протежировать.

Императрица с доверенным другом Потемкиным работала в своем кабинете. Она приняла решение отменить ряд обременительных налогов и ввести абсолютно новую систему внутреннего управления, при которой впервые должны были найти практическое применение фундаментальные принципы французских философов. Она быстро и с исключительной проницательностью, вообще характеризующей стиль ее работы, вникала в суть проектов, лежавших перед ней на столе, и тут же, обнаружив слабые места их, диктовала Потемкину те исправления, которые, на ее взгляд, необходимо было внести. Потом она устало вытянулась на мягких бархатных подушках, и ее глаза со спокойной насмешливостью остановились на единственном мужчине, который действительно был близок ее сердцу; желая скоротать время и немного его помучить, она спросила:

– Ты все еще ревнуешь, Григорий Александрович?

– К кому?

– К Урусову.

– Больше не ревную.

– Больше не ревнуешь? И что же тебя так быстро вылечило?

– Убеждение, что моя ревность не имела под собой никаких оснований, – ответил Потемкин.

– Ты, стало быть, не веришь, что я люблю его? – выжидающе спросила Екатерина Вторая.

– Я лишь не верю тому, что полковник любит тебя.

– Как это?

– Или, точнее говоря, я верю, что он любит другую.

Потемкин с торжествующей убежденностью посмотрел на императрицу, которую эта убежденность привела в замешательство.

– Другой? Ты лжешь.

Потемкин пожал плечами.

– Сама убедись.

– Когда я могу это сделать?

– Да хоть сегодня же вечером, коли есть охота.

– Хорошо, сегодня же вечером, а если ты окажешься прав? – промолвила, вставая, Екатерина.

– Обещаешь мне, что тогда он попадет в немилость и будет вынужден покинуть двор? – быстро нашелся Потемкин.

– Ха! Мой друг, значит, ты все-таки ревнуешь, – заметила Екатерина, приятно удивленная, – ну, а если правой окажусь я, Потемкин, что тогда?

– Тогда сошли меня в Сибирь, – предложил Потемкин.

– Это я и без того могу сделать, – со злорадной поспешностью возразила Екатерина Вторая, ибо не могла упустить удобного случая унизить мужчину, власть которого всегда чувствовала над собой.

– Ты, разумеется, можешь все, что тебе заблагорассудится, – нисколько не изменившись в лице проговорил Потемкин, – я твой подданный, твой раб.

Екатерина, не проронив ни слова, взглянула на него и затем протянула ему руку.

– Я поостерегусь ссылать тебя в Сибирь, – сердечно сказала она, – ты мне здесь гораздо нужнее. Итак, сегодня вечером.

 

Когда совершенно стемнело, Максим, по уговору со своим покровителем, отправился в императорский сад, по главной аллее окаймленной стенами подстриженного тиса прошел вверх до водомета, который выбрасывал высоко в воздух серебристую струю и, рассыпавшись на тысячи алмазных брызг, снова ронял ее в удерживаемую обнаженной нимфой большую раковину. Он уселся на скамейку из дерна, которая была ему указана; она выделялась статуей Амура, собирающегося выпустить стрелу, и помещалась в образованной тисовой стеной зеленой нише позади него. Здесь он остался сидеть, рассматривая чудесный звездный узор на безоблачном небе и воскрешая в памяти Анжелу.

Внезапно перед ним появилась фигура в белом. Не императрица ли это? Он поднялся и почтительно снял шляпу.

– Это я, Максим, – произнес до боли знакомый голос, сладкого звучания которого он так давно был лишен, и две нежные руки обняли его. После долгого поцелуя Анжела высвободилась.

– Это еще не все, – сказала она, – я присяду на скамейку, а ты должен опуститься на колени и клясться мне в любви.

– Должен?

– Помни, что нам надо вывести из себя императрицу.

– Зачем?

– Хватит вопросов, так хочет Потемкин, и для меня этого достаточно. На колени!

Белой рукой она указала на землю и вдруг показалась Максиму такой величественной, что ему оставалось только повиноваться. Таким образом расположившись у ее ног, он, то глядя на нее, то возводя глаза к звездам, принялся нести какую-то клятвенную бессмыслицу, которую звезды слушали терпеливо, однако Анжела, слегка потрепав его по щеке, прошептала:

– Будь посерьезнее!

И она привлекла его к груди и покрыла любимое лицо поцелуями, а в это время Екатерина Вторая с Потемкиным стояла за зеленой стеной, полная гнева и ревности.

– Я могла бы разорвать его на куски, – пробормотала она, но поскольку была не в состоянии это сделать в реальности, крепко ущипнула за руку Потемкина.

– Давай послушаем, что она скажет, красавица разговаривает с ним, – ответил фаворит, с трудом сдерживая веселое настроение.

– Сейчас, Максим, настал решительный момент, – прошептала Анжела так, чтобы никто кроме него не мог услышать, – царица здесь, я слышу, как под ногами у нее похрустывает песок.

– А я вижу ее горностай, просвечивающийся сквозь зеленую стену, – также шепотом ответил Максим. – Итак, начинай!

– Мой дорогой полковник, – в полный голос заговорила Анжела, – вы клянетесь, что любите меня, и все же мне кажется, что другую даму вы любите несравненно сильнее, чем меня.

– Кого вы имеете в виду? – также громко спросил Максим.

– Императрицу, говорят, и говорят, видимо, не без основания, что вы находитесь у нее в большом фаворе, – продолжала Анжела.

– Не стану отрицать, что она весьма благосклонно относится ко мне, – промолвил в ответ Максим, – но как вы могли поверить, что женщина ее гениальности и достоинства могла опуститься до того, чтобы полюбить такого молодого и незначительного человека, как я?

– Слышишь? – тихо-тихо спросил Екатерину Потемкин.

– Но вы-то ее любите, – продолжала Анжела.

– Я? – воскликнул молодой полковник. – Екатерина Вторая, скажу вам, самая красивая женщина на свете.

– Слышишь? – прошептала теперь царица своему доверенному другу.

– Я чту великую государыню, – продолжал Максим, – и боготворю в ней красивую женщину, но именно поэтому не смею даже поднять на нее глаза, и никогда не набрался бы смелости полюбить ее.

– Слышишь? – сказал Потемкин.

– Я люблю вас, Анжела, – заключил Максим, – только вас.

– Ну тогда, господин полковник, и я вас люблю, – как можно громче проговорила в ответ Анжела, и они снова принялись целоваться точно два голубка, при свете звезд воркующих в зелени кустов.

– Предательница! – пробормотала Екатерина. – Она у меня поплатится.

– Она? – удивился Потемкин. – Это было бы несправедливо и, более того, неумно, а на обе эти женские слабости я считаю свою великую императрицу неспособной.

– Ты прав, но они до глубины души возмутили меня и сделали больно, а поцелуям конца и края не видно, с ума можно сойти, пойдем, Григорий. – Она быстро широким шагом двинулась вниз по аллее, затем зеленым боковым коридором, сопровождаемая Потемкиным, дошла до второго фонтана и здесь опустилась на дерновую скамейку, над которой белая мраморная Венера ласково болтала с мраморным Адонисом. – Не будь же таким медведем, Григорий, что делают, когда под усыпанным сверкающими звездами небом остаются наедине с женщиной?

– С самой красивой женщиной на свете, ты хотела сказать, Катюша, – воскликнул Потемкин с искренним воодушевлением, – перед ней преклоняют колени и молятся на нее.

С этими словами он бросился к ее ногам и, погрузив лицо в мерцающий мех, осыпал роскошную грудь царицы пылкими поцелуями. Екатерина улыбнулась.

– Однако нам еще нужно как-то наказать эту парочку, – сказала она.

– Ты права, – ответил Потемкин, – и права вдвойне.

– Что ты предлагаешь?

– Да поженить их, и дело с концом!

Когда императрица осталась в спальных покоях одна, собираясь отойти ко сну, в ней, хотя она полагала, что уже полностью справилась с ним, вдруг с новой силой вспыхнуло чувство к вероломному Адонису. Она была слишком гордой, чтобы и далее говорить ему о любви, но в достаточной мере женщиной, и потому желала, чтобы он любил ее. Теперь она решила соткать вокруг него сеть кокетства и сладострастия, дать ему догадаться, что обладание ею не было для него столь недостижимой целью, как он думал, и лишь затем уже, со стрелою в сердце, удалить его от себя; не она должна стать отвергнутой, но он должен лежать у ее ног, отвергнутый и высмеянный.

Она взяла лист бумаги и написала ему:

«Неблагодарный! Мне известно, что вы любите другую, но несмотря на это я хочу еще раз увидеть вас, завтра в полночь в китайском павильоне».

Максим получил указанное письмо на следующий день, но на сей раз не пошел к Потемкину, а решил сам разыграть дурацкое представление. Он запечатал написанные рукою царицы строки в другой конверт без адреса и с одним верным и надежным слугой послал его в казарму Симбирского полка, где через дежурного унтер-офицера он был передан для вручения господину Аркадию Вушичинкову. Прошло совсем немного времени, и в комнату своего друга, полковника, тяжело дыша и отдуваясь, ввалился Аркадий.

– Вот, почитай-ка это письмо, – с торжественностью проговорил он. Казалось, Аркадий вырос на добрых четыре вершка.

Максим с совершенно серьезным видом прочитал и затем вернул лист Аркадию.

– Ну, что скажешь?

– Что ты настоящий счастливчик.

– Я… но совершенно не представляю, кем написаны эти строки. Письмо принес какой-то лакей, это установлено, но на белом свете так много лакеев! – сокрушенно вздохнул Аркадий.

– Разумеется, но есть только одна женщина, обладающая таким смелым, я бы даже сказал, деспотическим почерком, – заметил в ответ Максим.

– И кто же она?

– А ты посмотри-ка на подпись.

– «Екатерина».

– Ну?

– Ну.

– Царица, кто же еще.

– Так она же любит тебя, – недоверчиво произнес Аркадий.

– С чего это тебе взбрело в голову, той дамой тогда была совершенно другая, благодаря ей я сегодня полковник, ты только вообрази, какая судьба тебе уготована, если сама царица…

– Позволь мне присесть, у меня что-то голова кружится, – вздохнул Аркадий.

– Но вот она там пишет, что хочет еще раз увидеть меня, – усевшись, продолжал он, – еще раз!

– Все очень просто. Ты точно помнишь все обстоятельства моего тогдашнего рандеву в китайском павильоне?

– Да.

– Помнишь высокую величественную даму, сопровождавшую мою красавицу?

– Да.

– Это была Екатерина, она увидела тебя в тот момент, когда ты стучал в жалюзи, и без памяти влюбилась в тебя, – закончил полковник свое разъяснение.

– Откуда же она узнала, что я люблю другую? – спросил Аркадий, которого все еще не покидали сомнения.

– Задай этот вопрос ей лично.

– Гм-гм! Пресвятая Богоматерь Казанская, стало быть, ты полагаешь, что я, как есть, должен сегодня ночью пойти-таки на свидание!

– Разумеется, я только боюсь, что при своих габаритах ты не сможешь протиснуться в узкую дверь, – рассмеялся Максим.

– Итак, я пойду, но только если ты, Максим, будешь сопровождать меня.

– Договорились.

И они пожали друг другу руки.

 

Вечером Аркадий как обычно отправился к своей симпатичной водочной вдовушке, на сей раз собрав лоб в глубокомысленные морщины и высоко задрав красный нос.

– Добрый вечер, госпожа Сребина, – переступив порог, с достоинством начал он.

– С каких пор мы так церемонны друг с другом, – подбочениваясь ответила Настасья, – и нос-то точно генерал держит, и говорит-то будто митрополит.

– Да-с, времена меняются, госпожа Сребина, а вместе с ними меняется и человек, – вздохнул Аркадий, – сегодня ты еще прапорщик, а назавтра, глядишь, и в самом деле генерал. Вы знаете, Анастасия Никитична, что мое сердце бьется только для вас, однако сложилась такая ситуация…

– Что за ерунду ты, осел, несешь?

– Одна высокопоставленная дама положила на меня глаз, – продолжал Аркадий.

– На тебя-то? Ха-ха-ха! Может сама царица, нет? – ехидно поддела Настя.

– Так и есть, Анастасия, сама царица, – с оттенком растроганности в голосе ответил Аркадий, – и как верному подданному Ее величества мне остается только беспрекословно повиноваться. Мы с вами вынуждены расстаться, Анастасия Никитична.

– Это, однако, очень печально, – отозвалась Настасья совершенно вдруг изменившимся тоном, ибо сделанное сообщение действительно очень задело ее за душу.

– Очень печально, Анастасия Никитична, – хныча, согласился Аркадий, – дай-ка мне, пожалуйста, стопочку водки.

Она стала наливать, и в рюмку жемчужными каплями капали слезы.

 

Когда на соседней башне пробило полночь, Аркадий, исполненное страха сердце которого стучало точно целая деревенская кузница, уже стоял вместе с Максимом у китайского павильона.

– Так, теперь пора, – прошептал Максим, – давай заходи.

– Но Максим, – озабоченно вздохнул Аркадий, – ты погляди только какая здесь маленькая и узкая дверь, как же мне войти-то туда?

– Только вперед.

Максим спрятался в зарослях кустарника, а Аркадий боком медленно и осторожно протиснулся в павильон, где было совершенно темно.

– Тс! Есть тут кто? – спросил он. Никакого ответа не последовало. – Тс! Ваше величество! – продолжал он. Вокруг по-прежнему царила мертвая тишина. Сейчас он охотнее всего снова незаметно улизнул бы отсюда, но тут на ум ему пришли такие неприятные вещи, как Сибирь, кнуты и оковы, и он обреченно остался стоять посреди павильона, принявшись благоговейно молиться.

Но вот дверь позади него наконец скрипнула, и в помещение вошла Екатерина.

– Вы здесь?

– Да, я здесь, «и избави нас от лукавого, аминь», – пробормотал Аркадий глухим замогильным голосом.

– Вы что охрипли, полковник, – сказала царица, – ваш голос звучит совершенно не так, как обычно.

«Уже полковник, – подумал Аркадий, – быстро же дело двигается, если так и дальше пойдет, то после ее ухода я буду как минимум генералом».

– Я, собственно говоря, должна была бы на вас сердиться, – проговорила царица.

– Из-за другой, – промелькнуло у Аркадия в голове, и он поспешил заверить, – не стоит, ваше величество, с этим уже покончено.

– Уже покончено?

– В связи с получением письма вашего величества все отношения разорваны.

– Возможно ль такое? Стало быть, вы меня любите? – прошептала Екатерина, заключая Аркадия в объятия.

– Как дурак люблю, ваше величество.

Екатерина одарила толстенного прапорщика пылким поцелуем.

– Ну и растолстели же вы, однако, полковник, за последнее время, – проговорила она затем удивленно, – я вас вообще не узнаю, этот осипший голос и выражения, попахивающие кабаком.

– Прошу прощения, ваше величество.

– Да от вас самого тоже несет водкой, fi donc[4]! – воскликнула царица, – а ну-ка, зажгите свет.

Аркадий повиновался. И в тот момент, когда он запалил свечи в серебряном канделябре, у императрицы вырвался вопль ужаса.

– Что это такое? Кто вы? Кто посмел? – кричала она в приступе невероятной ярости, топая ногою.

– Это письмо… Ваше величество… я думал… я думал… ох! Пресвятая Богородица Казанская, я ни в чем не виноват, – простонал великан и с такой энергией рухнул на колени перед Екатериной, что весь павильон заходил ходуном.

– Вот письмо.

Императрица взяла письмо и поднесла его к свету.

– Конечно же, это мои строки.

– Я получил их через одного ла… кея, – запинаясь лепетал Аркадий, ни живой ни мертвый.

– И я вас поцеловала! – крикнула Екатерина, сверкая глазами.

– Нет, нет, нет! Клянусь, ваше величество, никакого поцелуя и в помине не было, – завопил толстый прапорщик, сердце которого разрывалось от страха.

– Вы действительно можете в этом поклясться? – спросила императрица, настроение которой при виде своего невольного селадона и его отчаяния становилось все веселее.

– Готов побожиться, что все происходящее сплошной сон и сейчас я лежу на своем месте в казарме, ни что иное как сон, тяжелый кошмарный сон.

– Да, так оно и есть, – промолвила императрица, милостиво кладя ладонь на плечо Аркадия, – и во сне ваша императрица говорит вам, что отныне вы капитан.

– Ка… пи… тан?

– А когда вы проснетесь, под подушкой у вас будет лежать патент.

* * *

– А у вас, оказывается, опять состоялось рандеву с полковником, – внезапно сказал Потемкин, когда императрица излагала перед ним новый торговый проект на Черное море. Он всегда выражался очень церемонно, когда принимал вид обиженного.

– Не брани меня, Григорий, – ответила Екатерина Вторая мягко и почти смущенно, – мне захотелось еще разок увидеть его, но из этого ничего не вышло.

– Ах! Знаю я.

– Успокойся, успокойся! – воскликнула царица.

– И с какой же целью вы хотели его повидать? – продолжил Потемкин.

– Я всего лишь женщина, – сказала Екатерина Вторая, – даже если ношу горностай, тщеславная слабая женщина в горностаевой мантии. У меня возникла прихоть покровительствовать этому молодому Адонису, но она прошла, и сейчас меня одолевает другая прихоть.

– И какая же?

– Не оказаться в роли отвергнутой, – быстро произнесла она, – увидеть его у своих ног изнывающим от любви, а потом высмеять.

– Ну, этого легко было бы добиться, – улыбнувшись, проговорил Потемкин в ответ.

– Ты полагаешь? Тогда позволь мне этот триумф, – с мольбой в голосе попросила всемогущая.

– Более того, я намерен сказать полковнику, который называет тебя самой красивой женщиной на свете и, по-видимому, бессознательно любит, что он любит не без надежды, – заявил фаворит, увидевший, что угрожавшая ему опасность уменьшилась, – еще сегодня он будет лежать у твоих ног.

– И я посмеюсь над ним, даю слово, Григорий Александрович, а ты знаешь, что оно для меня свято.

Под вечер симпатичная вдовушка, совсем опечаленная, сидела за батареей винных бутылок и думала об Аркадии, любимце царицы и генерале.

Вдруг распахнулась дверь, и он в сопровождении Максима переступил порог. Ей хотелось бы броситься ему на шею, но она даже не пошевелилась.

– Чего господа изволят?

– Вы сердитесь на меня, Анастасия Никитична? – заговорил Аркадий, пытаясь спрятаться за спиной Максима.

– Какое право я имела бы на вас сердиться, – холодно промолвила в ответ Настасья. От нее не ускользнуло, что Аркадий держался довольно неуверенно. – Ага, голубчик, – подумала она и решила безжалостно воспользоваться своим преимуществом.

– Вы уже генерал, господин Вушичинков?

– Нет, но капитан, – ответил Аркадий более апатично, чем естественно предполагалось бы при его заслугах.

– Капитан?.. Этот осел… и вправду капитан? – закричала вдовушка раздраженно. – Да он лжет нам, как ему не стыдно, он же пропойца!

Оба друга молчали. Максим, потому что боролся с собой, чтобы не расхохотаться, а Аркадий, потому что видел, как надвигается гроза, от которой не знал где искать спасения.

– Он действительно стал капитаном? – обратилась она к полковнику.

– Да, госпожа Сребина, он и в самом деле теперь капитан, – ответил Максим.

– По милости царицы?

– Да, по божьему состраданию, – сказал Аркадий. – Дайте-ка мне, пожалуйста, стопочку водки, госпожа Сребина.

– Стало быть, императрица действительно нашла удовольствие в этой винной бочке, в этом осипшем вороне, этом осле, – закричала симпатичная вдовушка.

– Нет, Анастасия, – растроганно возразил Аркадий, – она думала не обо мне, а я, я люблю только тебя, все произошедшее было лишь испытанием.

– Испытанием? Как так? – опешив, промолвила рассерженная Настасья.

– Я хотел убедиться, что ты действительно меня любишь, и тогда… тогда выдумал эту сказку, – постарался объяснить Аркадий, – все лишь простое испытание, дорогая Настя, которое ты блестяще выдержала, ты чистое золото, ты… – он хотел было обнять ее.

– Стоп, мусье Аркадий, – холодно бросила симпатичная вдовушка, метнув злобный взгляд, который нагнал на него ничуть не меньше смертельного страху, чем тот, что с грохотом поверг давеча к ногам Екатерины. – Ты так легко не отделаешься. Я не ребенок, которому можно рассказывать сказки, а что касается испытания, то я могла бы устроить его тебе с б'oльшим основанием. Таким образом, мне не на что на тебя обижаться, но и тебе не стоит.

– Но чего же тогда ты, собственно говоря, хочешь? – спросил Аркадий.

– Чего я хочу, – проговорила вдова с решимостью, в корне исключавшей всякое возражение. – Ты расплатился со мной, сейчас я расплачусь с тобой. Долг платежом красен. Ты позабавился моей мукой, а теперь ты у меня хорошенько подергаешься. Для испытания тебе придется испытать наказание. Я прощу тебя, да…

– О, божественная Настасья! – вскричал Аркадий, обнял ее и крепко поцеловал в алые пухлые губы.

– Я прощу тебя, – продолжала она, вытерев рот кончиком фартука, – но при условии, что ты без сопротивления позволишь мне отхлестать тебя.

– Отхлестать?

– Да, ты должен получить взбучку, – решительно заявила она, – итак выбирай, хорошая порция тумаков или мы раз и навсегда расстаемся.

– Что мне еще остается, Максим, – жалобно запричитал Аркадий, – я вынужден предоставить ей свободу действий.

Полковник со смехом удалился, оставив их наедине. Он еще увидел, как Настя с чувством удовлетворения закатала рукава и заперла за ним дверь, потом быстрым шагом направился во дворец.

На этот раз Екатерина ожидала полковника в спальных покоях. В белом воздушном шлафроке она возлежала на мягких подушках турецкой оттоманки и странно улыбнулась, когда он, едва успев войти, бросился перед ней ниц и поцеловал ее ногу.

– Какая вдруг пылкость, – промолвила она, – что за событие подействовало на ваши чувства столь радикально, что набрались вы храбрости приблизиться ко мне?

– Екатерина, – воскликнул Максим, отбрасывая в сторону всякий этикет, – до сих пор я был слеп и вот внезапно прозрел, восхищение твоей гениальностью, твоим величием ослепляло меня, я видел твою красоту, твое несравненное очарование, но мысль обладать тобой казалась мне слишком самонадеянной, слишком несбыточной; но теперь пелена с моих глаз упала, мне открылись небеса любви и блаженства, и я чувствую, что наслаждение, жизнь и радость царят там, где ты, а там, где тебя нет, властвует боль, мука и смерть. Скажи мне, что я могу тебя любить, что среди рабов, которым выпало счастье лежать у твоих ног и, покорно служа тебе, исполнять твою волю, я тебе наименее ненавистен.

– Что ж, полковник, буду откровенной с вами, – промолвила царица, сердце которой от восторженных слов красивого мужчины наполнилось гордой радостью, – я не испытываю к вам ненависти.

– Стало быть, ты меня любишь?

– Этого я тоже сказать не могу.

– Но ты дозволяешь мне поклоняться тебе?

– Да, полковник, поклоняйтесь мне, – кокетливо сказала она.

Максим обнял красивую женщину с такой страстью, которая, при всем его честном отношении к Анжеле, была все же чем-то большим, чем обыкновенная комедия.

В конце концов царица высвободилась из объятий.

– Довольно, – сказала она.

– Я тебя не понимаю, – прошептал Максим, – ты пригласила меня к себе, чтобы снова отослать прочь, как ребенка?

– Пусти меня, – проговорила она, – я хочу предстать перед тобой еще более красивой.

– Разве ты и без того недостаточно красива?

– Я хочу совершенно свести тебя с ума, – пробормотала она, поднялась с оттоманки и юркнула в отороченный темной пушниной жакет, наготове лежавший на стуле. – Как я тебе нравлюсь в таком наряде? – спросила она, бросив на Максима взгляд, от которого у него на короткое время помутился рассудок.

– Ты великолепна… – он пьяными от восторга глазами смотрел на величественную женщину, роскошная грудь которой в темной пушнине казалась еще ослепительней. – Будь моей, Екатерина, целиком и всецело моей, ты хочешь видеть меня безумным, так я уже безумен. Будь милостива сейчас, сжалься надо мной.

Оба, верный жених и жестокая кокетливая женщина, прекрасно выучили свои роли, и до этой секунды комедия разыгрывалась как по нотам; однако дальнейшее развитие ее сюжета приняло несколько иной оборот, нежели полковник и царица, или, точнее, Потемкин и Анжела, предполагали.

Страсть красивого мужчины захватила чувства императрицы, и когда он увлек ее на оттоманку и жаркими поцелуями заглушил язвительные слова, вот-вот уже готовые было сорваться с ее уст, тут, в момент, когда он ожидал, что она начнет попирать его ногами и высмеивать, она вдруг сама привлекла его к своей груди, и теперь ему пришлось делать хорошую мину при плохой игре, которая, впрочем, надо признать, была не так уж плоха.

Красивая деспотиня принадлежала ему, но принадлежала лишь на один блаженный миг, потом в ней пробудилась нероновская натура, и наслаждение с презрением отвергнуть красивого мужчину, которого любила, она захотела вкусить с той же полнотою и безграничностью, как и наслаждение от обладания им.

– Что ты теперь думаешь, Максим Петрович, – начала она, – ты, верно, думаешь, что я люблю тебя?

– Я этого не знаю, – запинаясь, проговорил он, – я знаю только, что боготворю тебя, что не смогу без тебя жить.

– Тогда твои дела совсем плохи, – ответила Екатерина Вторая с убийственной холодностью, – потому что я тебя не люблю. Ты был игрушкой, забавлявшей меня, пока я не владела ею, и которая мне теперь безразлична, а завтра, возможно, станет и неприятной.

– Екатерина, – вскричал Максим.

– Чего ты хочешь? – продолжала она, поднимаясь. – Ты червь, который здесь для того, чтобы извиваться у меня под ногами, раб! Достаточно хорош для того, чтобы с тобой скоротать часок, но не более! Прочь с глаз моих, ты мне наскучил.

– Сейчас, прекрасная моя, – воскликнул Максим, обхватывая ее, – и никакая сила на свете не сможет вырвать тебя у меня.

Царица оттолкнула его от себя, запахнула мех на своей ослепительной груди и позвонила.

– Ты говоришь в горячке, – холодно и уничтожающе промолвила она, бросив на него взгляд, точно кинжал, поразивший полковника в самое сердце.

На первый же звук колокольчика в спальню вошли четыре казака из ее личной охраны, по знаку императрицы схватили полковника и через анфиладу комнат препроводили в маленькое совершенно пустое помещение без окон. Они втолкнули его туда и заперли дверь, в которой имелось окошко с подъемным переплетом. Вот оно отворилось, и внутрь заглянула Екатерина Вторая.

– Ну, полковник, давайте посмотрим, не удастся ли мне немного охладить пыл вашей страсти, – проговорила она.

В следующую секунду на бедного влюбленного глупца с потолка обрушился ливень, а из всех стен ударили мощные струи воды, принявшиеся хлестать его точно незримые фурии. Екатерина же глядела на это и хохотала.

Ее уязвленное самолюбие было удовлетворено, она отомстила; и наконец освободив полковника, похожего сейчас на мокрого пуделя, она – уже не с жестокой насмешливостью, буквально стершей его в порошок, а с любезным лукавством спросила:

– Вы еще меня любите?

– Я боготворю вас, – ответил Максим, бросаясь перед ней на колени, – и буду боготворить до последнего дыхания.

Это императрице понравилось, и на прощание она милостиво протянула ему руку для поцелуя.

На следующий день стало известно, что полковник Урусов попал в немилость и отправлен в отставку. Спустя несколько дней за ним последовала Анжела, чтобы по велению царицы выйти за него замуж. Не прошло и года, как судьба наградила молодых супругов красивым и крепким мальчонкой, а его крестным отцом стал Потемкин, князь Таврический.