bdsmion

Когда пани Замби Михаловская взяла к себе в дом в Маляхов дочь крестьянина Олизера в качестве няни к своему ребенку, никто не обратил внимания на бедную девушку, с нечесаными, всклокоченными волосами и испуганными глазами, пришедшую босиком, в толстой рубашке и заплатанной юбке.

Но едва только пани одела девушку — по своему вкусу очень мило, а по понятиям галицийских деревенских красавиц очень прилично, — миловидная Матрена привлекла к себе все взоры.

Что-то азиатски пышное приобрела ее стройная фигура в желтых сафьяновых сапогах, в пестрой сборчатой юбке, в красной «корсетке» — безрукавке — и в пестром цветном полушубке. Белая рубашка грациозно вздымалась под белой овчиной, а длинные толстые косы кокетливо раскачивались по круглым бедрам.

Пугливое выражение ее свежего лица все больше и больше уступало выражению приветливой доверчивости. Не прошло и двух недель, как она приобрела гордую посадку головы, как у принцессы, и искрящиеся черные глаза ее, казалось, готовы были повелевать и грозить.

Вскоре все мужские сердца в Маляхове воспылали любовью к ней: кучер и казак соперничали с лакеем, а следом господский писарь воспылал к ней страстью, да и сам управляющий, высокородный пан Богуслав Михаловский был близок к тому, чтобы записаться в поклонники Матрены.

На славянском востоке истории подобного рода случаются также часто, как в сказочных магометанских странах.

Превратила ведь однажды простая еврейка, красавица Эстерка, голову миропомазанника, короля Казимира польского, в скамейку для своих ног — и не одна крестьянская Венера превращала своего надменного благородного господина в послушного раба своих бесконечных капризов. Как раз в то время красивая дочь одного глоцовского крестьянина стала графиней Комаровской.

Пан управляющий был мужчина в самом расцвете и обладал любящим сердцем, которое его властная и капризная супруга никогда не могла вполне удовлетворить. Маленький уголок в этом сердце всегда оставался свободным: вначале его заняла одна очаровательная помещица, потом жена еврея-корчмаря, а после нее одна швейцарка-гувернантка.

В настоящее время трон пустовал, и Матрена была как будто прямо создана для того, чтобы занять его. Пан Михаловский скоро заметил, что у него множество соперников, и, чтобы не рисковать и не натыкаться на помеху в лице какого-нибудь писца или казака, он решил без промедления объясниться в любви своему идеалу.

Вскоре представился подходящий случай — в местечке по соседству началась ярмарка. Пан Михаловский купил там несколько ниток кораллов, яркую шелковую косыночку и пару серебряных сережек и явился с этими сокровищами как раз в тот момент, когда, по счастливой случайности, жена его уехала в гости к соседней помещице.

Он проскользнул в заднюю комнатку, где Матрена в это время играла с ребенком на низком турецком диване, и начал с того, что преподнес ей отливающую всеми цветами радуги косыночку. Плутовка сразу смекнула, в чем дело, и, лукаво улыбнувшись, блеснула своими белыми зубками.

Управляющий похвалил ее цветущий вид, полюбовался ее роскошными волосами — затем на сцену вышли сережки. Матрена разрумянилась от радости и охотно уселась смирненько, когда ее господин собственноручно начал вдевать их ей в уши.

Наконец, влюбленный управляющий выгрузил кораллы. Матрену это, по-видимому, совсем покорило; по его приказанию она встала и распахнула свою овчину, а он надел ей на шею великолепное ожерелье.

— И красивая же ты девушка! — бормотал пан Михаловский, — как будто создана для того, чтобы вводить в искушение мужчин…

И бедный, слабый Адам тотчас же поддался соблазну и обвил руками хитрую Еву.

Она попыталась вырваться, но он крепко прижал ее к себе и поцеловал в белую шею. Тогда она с подобающей почтительностью легонько толкнула его в бок, но это тоже не помогло — пан управляющий все настойчивей выражал свои чувства. Потеряв терпение, Матрена подняла крик.

Черт привел в эту минуту пани Замби. Она вмиг сообразила, что к чему, и уже собралась ринуться на супруга с яростью тигрицы. Но он не растерялся.

— Не лги! — крикнул он на бедную испуганную девушку с видом строгого судьи. — Ты — воровка! Это ты утащила деньги!

— Что такое? — недоумевая, спросила пани Замби. — Матрена что-то украла?

— Да, я поймал ее на месте преступления!

— Барыня, я не виновата… барин меня… барин хотел… — бормотала бедняжка, запинаясь.

— Ну да! наказать тебя! — закончил за нее управляющий.

— Это мое дело! — заявила пани Михаловская, — где плетка?

Она направилась в угол, где на гвоздике висело орудие ее величия рядом с чашей со святой водой, а Матрена тем временем неожиданно угостила управляющего сильным пинком и, когда тот попятился, быстро распахнула окно, выпрыгнула во двор, вскочила на барскую лошадь, которую казак водил по двору, и ускакала.

Все растерянно смотрели ей вслед и, прежде чем они опомнились и подумали броситься в погоню, Матрены уже и след простыл.

Матрена скакала без оглядки, ни на мгновение не останавливаясь, через деревню, через поля, пока не очутилась в лесу. С безумной поспешностью устремилась она по узкой, поросшей высокой травою тропинке. Смертельный страх охватил ее: она сознавала, что теперь, уведя господскую лошадь, она действительно совершила преступление.

Благополучно добравшись до лесистых холмов, она поехала шагом по скалистой тропинке, держась у отвесных гранитных стен, уходящих вниз, в темные пропасти с шумящими водопадами, — все выше и выше, пока мрачная карпатская пустынь не окружила ее со всех сторон.

Здесь только она с облегчением вздохнула. Что делать дальше, Матрена не знала. Она знала только то, что сюда не дотянется ничья рука, что в эти места не дерзнет забраться ни один сыщик, что здесь она будет в безопасности и на свободе.

Обогнув скалистый утес, Матрена вдруг увидела перед собой юношу в костюме воинственных горцев, лежавшего на обрыве, поросшем низким сосняком и мхом, и державшего в руке длинное ружье. Оба, остолбенев, смотрели друг на друга.

— Кто ты? — спросил юноша.

— А ты кто? — вопросом ответила Матрена, придержав лошадь.

— Я Метуд Иевдаш, — ответил юный герой, — тот самый, чье имя всюду знают и перед кем трепещут. Сотня храбрых гайдамаков послушна моей воле.

— А я бедная девушка. и пришла попросить твоей защиты и помощи, — схитрила Матрена и затем в коротко рассказала ему, что с ней приключилось.

— Останься у нас, — воскликнул Метуд, — мы будем почитать тебя, как королеву.

Матрена тотчас согласилась — да и что еще ей оставалось?

Они протянули друг другу руки и отправились вместе в дальнейший путь.

Когда стемнело, они добрались до маленькой лесной поляны, на которой пылал огромный костер. Вокруг костра лежало человек двадцать вооруженных с ног до головы людей. Один из них вскочил и пошел навстречу Метуду; это был его брат Симфониан. Вместе они стояли во главе шайки.

Они обменялись несколькими словами и затем подняли топоры. Предстояла, по-видимому, борьба не на жизнь, а на смерть. Но Матрена подошла и стала между ними.

— Что вы хотите делать? — воскликнула она. — Взбесились вы?

— Она моя! — пробормотал Метуд.

— Эта красивая добыча принадлежит мне, — заявил Симфониан.

— Не тебе и не ему, — спокойно сказала Матрена, — пока еще мое сердце свободно. Постарайтесь оба покорить его. С тем, кому это удастся, я и пойду к попу.

— Ладно, — в один голос сказали братья.

— А чтобы и впредь между вами не было споров, — продолжала красавица, стоя между молодыми гайдамаками с гордым и властным видом, — вы все должны отдаться под мою власть. Не годится, чтобы дела решали две головы и повелевали два голоса. Так что? Согласны вы повиноваться мне?

— Почему же нет? — сказал, засмеявшись, Метуд, — красивой женщине легче повиноваться, чем мужчине.

— Я согласен, чтобы ты была нашей королевой, — прибавил Симфониан.

Братья созвали остальных гайдамаков, и после непродолжительного совещания вся эта дикая орда присягнула красивой и хитрой девушке.

Спустя немного времени после побега Матрены, в одно прекрасное утро, управляющий сидел перед зеркалом с салфеткой вокруг шеи и с намыленным лицом и брился. Вдруг женский голос со двора окликнул его по имени. Думая, что это зовет его жена, он встал, и высунулся в окно.

Едва он сообразил, что перед ним не Замби, а сбежавшая Матрена — сидит в своих сафьяновых сапогах и вышитом полушубке верхом на лошади — как разбойница накинула ему на шею петлю и поскакала галопом.

Управляющему ничего другого не оставалось — если только он не хотел быть задушенным, — как выскочить в окно и как был, с салфеткой на шее, скорой рысью побежать за лошадью Матрены.

Все это было делом одной минуты. Когда управляющей опомнился, они были уже за деревней. К несчастью, никто на господском дворе не заметил его комического похищения. Первой услышала об этом его жена, которой крикнула с поля крестьянка:

— Вон едет верхом Матрена, а пан управляющий мчится за ней, как бесноватый.

Пани Замби, возвращавшаяся с прогулки, повернула лошадь.

Сначала она подумала, что муж ее помешался, но пробежавший мимо крестьянский мальчишка закричал:

— Она тащит его, как теленка, на веревке!

Матрена тем временем скрылась со своим пленником в лесу.

Когда пани Михаловская послала своих людей в погоню, было уже поздно: смелая амазонка добралась до своего убежища на скале. Теперь только пустив лошадь шагом, она оглянулась и, заметив, в каком виде бежал за ней управляющий, разразилась громким смехом.

— Матрена, — взмолился несчастный, — что ты со мной хочешь делать? Ты хочешь убить меня? Пощади мою жизнь и ты получишь денег, много денег, — сколько пожелаешь!

Бритву он все еще держал в руке. Матрена снова расхохоталась.

— Брось нож!

Управляющий послушался. Когда они добрались до разбойничьего лагеря, он, весь дрожа, упал перед Матреной на колени, и снова стал молить ее о пощаде.

— Я не буду тебя убивать, — насмешливо сказала она, — но я накажу тебя так, как ты заслуживаешь, влюбленный негодяй. Я буду с тобой обращаться не как с человеком, а как с животным, каков ты и есть, и даже еще хуже — как с неодушевленным предметом, которым я буду пользоваться, как мне вздумается.

— Накажи меня, я этого заслужил, — согласился Михаловский, — только оставь мне жизнь!

Тогда Матрена сняла с его шеи петлю.

— Одно только запомни, — сказала она, — если ты попытаешься бежать, я без всякой жалости велю повесить тебя на первом же суку.

И вот управляющий остался у разбойников. Каждый раз, когда они переходили с места на место в новый лагерь, Матрена нагружала его вещами и погоняла впереди себя, как вьючное животное. В этих случаях она называла его своим ослом и угощала его, как осла, ударами плети.

Если же они останавливались, Михаловский должен был тотчас же опуститься на четвереньки и Матрена садилась ему на спину, как на диван. Когда он был ей нужен, она только произносила: «Где моя скамья?» — и бедняга-управляющий тотчас же устраивал из своего тела удобную скамью.

Покрытый медвежьей шкурой, он служил ей своего рода троном, когда она вершила правосудие, выслушивая жалобы крестьян, которые тогда довольно часто отправлялись в горы, чтобы попросить у гайдамаков защиты и поддержки против своих тиранов и мучителей, против дворян, против их управляющих, против корыстолюбивых священников.

И когда разбойники посещали какую-нибудь деревню неподалеку от Карпат, никто не осмеливался и думать о сопротивлении — наоборот, делались всевозможные приготовления, чтобы оказать сердитым гостям наилучший прием.

Для них накрывались столы, готовились изысканные блюда, водка лилась ручьем, играли евреи-музыканты, которым в Галиции выпала на долю роль цыган. Затевались танцы, буйные ребята вертелись с деревенскими красавицами, водили хороводы под грустные звуки оркестра, а Матрена, величественно растянувшись на своей живой скамье, созерцала веселые пляски и время от времени, похлопывая ногой беднягу управляющего, насмешливо спрашивала:

— А что, ты до сих пор в меня влюблен?

Однажды к гайдамакам пришел маленький краснощекий еврейский парнишка в перепачканном светло-зеленом кафтане и передал Матрене письмо от ясновельможной пани Замби Михаловской. Это было очень мило, но только вот никто не мог прочесть письма — ни гайдамаки, ни Матрена, ни светло-зеленый парнишка. Позвали пана управляющего.

— Жена просит, чтобы ты меня отпустила, — сказал он, пробежав письмо Замби, — и изъявляет готовность представить выкуп в размере ста дукатов.

Матрена громко расхохоталась.

— Передай вельможной пани, что она может получить его! — сказала она. — Столько, впрочем, этот бездельник и не стоит. Но только она должна сама за ним прийти.

На следующий же день пани Замби верхом на коне явилась в разбойничий лагерь; ее сопровождал еврейский парнишка. Матрена приняла ее, растянувшись на своей живой скамье, которую предварительно застелили медвежьей шкурой.

— Вот выкуп, — сказала пани Михаловская, высыпав деньги в подол Матрены. — Где мой муж?

— Сейчас получишь его, — ответила Матрена. — Только прежде тебе надо узнать, за что я его наказала.

— Молчи ради Бога! — донеслось откуда-то из-под земли.

Замби с изумлением оглянулась.

— Я была честной девушкой, — продолжала Матрена. — Я ничего не украла, ни гроша, ни ленточки. Этот лицемер, этот негодяй, который бегал за каждой юбкой, несправедливо обвинил меня.

— Да молчи же, ради Бога, — послышался снова подземный голос.

— Да, твой муж пришел тогда днем, — снова начала Матрена, — подарил мне шелковый платок и кораллы, и сережки, и стал приставать ко мне со своей любовью, а когда я прогнала его, чему ты оказалась свидетельницей, он объявил меня воровкой.

— Господи Иисусе, Пресвятая Дева… — прозвучало из-под земли.

— Да кто это там все разговаривает? — спросила Замби.

— Это тот влюбленный, который теперь служит мне вьючным ослом и скамейкой, — ответила Матрена.

Она быстро поднялась, стащила медвежью шкуру, и пан Михаловский на четвереньках предстал перед своей женой.

— Красиво, нечего сказать! — воскликнула пани. — Ну, погоди же, теперь я узнала тебя и буду с тобой обращаться так, как ты того заслуживаешь!

— Замби, прошу тебя…

— Марш, ступай домой! — крикнула пани Михаловская, вскочив на лошадь. — Ах ты, изменник! Ах ты, старый Дон-Жуан! Ну, если ты так хорошо себя чувствуешь в этой роли, так будь же ты отныне и моим вьючным ослом!

Сконфуженный, поплелся управляющий за женой, и долго-долго доносился до него веселый голос Матрены, и эхо глумилось над ним, повторяя раскаты ее смеха.