bdsmion

Она его любит и ненавидит.

Любит так страстно, что говорит себе вечером, за день до свидания: "Если ты меня сейчас обманешь, если ты завтра не придешь, я тебя брошу! я тебя к чертовой матери пошлю, я с этой цепи сорвусь, убью себя - вот только не приди..."

Ненавидит так глубоко, что темнеет в глазах, зато проясняется в сознании: как же это бывает, почему же это бывает, когда один убивает другого, любимого, но отказывающего в любви. И так ей ясно, почему тот солдат должен был убить ту цыганку летним днем... чтоб рухнула она на зеленую траву, чтоб кровь ее уходила в землю... "Господи, - думает, - неужели я могу его убить? Могу. Чтобы стало легче. Он, правда, защитит себя, он-то не дал бы мне... "

И начинается.

- Ты говорил, мы увидимся на этой неделе, уже среда, сколько осталось - всего два дня?
- Пока дела.
- И завтра?
- Возможно.
- Но ты постараешься - завтра?
- Я постараюсь. Но ничего не обещаю.
- Ах, ты, мое золото... Целую.

Не приходит "золото". Оно ж не обещало. Оно ж только подумывало об этом.

Кипит сердце. "Как он смеет так со мной? Неужели он не понимает, что сам теперь должен позвонить? Не я же должна за ним бегать со своим добром? Сволочь... вот ведь какая сволочь… ненавижу..."

Берет сердце в кулачок.
И начинает:

- А на следующей неделе мне что-нибудь светит?
- Пока не знаю. Я же не бог.
- Но ты скучаешь?

Тишина.
Не конструктивный вопрос.

Наконец-то. Он делает первым - ход.

- Ты завтра можешь?
- Да.

Краткость ее ответа равна - как пик Эвереста – вершине ее ненависти к нему и презрения к себе. Она знает, в каком настроении проведет оставшиеся часы, в каком настроении его встретит: раздражение на себя за то, что не умеет его бросить; и любви в ней в тот момент - не больше, чем у волка - любви к капкану, что его держит.

Он приходит, она злится, он смеется. Бросает ее на постель, сдирает с нее, сопротивляющейся, ее одежки, стягивает с себя свитер, и она видит три лиловых огромных полосы, три шрама на его левом боку... Амба, русский тигр... Кто, кроме тигра, оставит такой след?

- Что это?
- А... (равнодушно)... пристали три урода, во двор входил. Учить их надо. Приходится.
- Когда?
- Первого января, представь...

Боже...
Вдруг он правда не мог прийти? А я так на него злилась. Какими же были эти раны две недели назад? И сейчас смотреть страшно на эту - в три ряда - лиловую змею.

Осторожно касается пальчиком.
- Больно?
- Нет.

И просыпается в сердце проклятая нежность.
К нему, ненавистному.
К нему, изумительному и совершенному.
И хочется только одного: зализывать его раны, скользить языком - от сердца вниз - по этой лиловой полосе...

- Ох, не то ты целуешь... - смеется и подталкивает ее вниз.
- Будет тебе и то, подожди.

Нет теней, нет тревог, нет боли, нет ничего, кроме нежности, все затопившей, все растворившей; двое вас было? было ли... вот же теперь - вы одно.

А завтра...
Почему он не сможет это помнить?
Почему она не сможет это забыть?