bdsmion

январь, 1814 г., Санкт-Петербург

- Ваше молчание развязывает ей руки, друг мой. Не создавайте иллюзий, не стройте воздушных замков - всего лишь дайте возможность высказаться. Женщина воспринимает молчание мужчины, который, как ей кажется, влюблен, даром свыше. Скупые ответы - вот в чем она нуждается. Дальше придумает все сама и сама же замки построит. Просто не мешайте ей, не останавливайте, и Вам воздастся сторицей.
- Вы полагаете?
- О, я уверен в этом. И паче того, если барышня пишет стихи - Вам наверняка давали "случайно" заглянуть в шуршащие пергаментные странички пропахшего высушенными лепестками альбомов, или, даже заставляли написать в этот альбом на память, если она пишет - молчите, заклинаю Вас. Сама придет и сама же Вам признается. В том, в чем в обычных обстоятельствах, если б Вы за ней волочились, не сказала вовсе.

- Сколько же было у Вас подобных барышень?
- О...- собеседник совсем расслабился, рука его на спинке кресла повисла, как мне показалось, еще расхлябанней, - Да дюжины с две...Не считал.

- Вы подлец. - кровь застучала у меня в висках, я слышал ее шум прибоем, море внутри клокотало, выплескивалось наружу несвязным потоком слов. - Негодяй. Вы обесчестили...унизили больше десятка женщин, девушек, и Вы можете говорите об этом так спокойно, лениво? Бесцеремонно?

Он резко выпрямился, закинул ногу на ногу - но остался по-прежнему спокоен, только с лица исчезла мучающая меня улыбка.

- Послушайте, Мишель. Вы друг мне, и потому я доверяю Вам не только жизнь свою, но и мысли. Вы знаете меня на поле боя, знаете, что я без колебаний вступлю в схватку с врагом, защищая честь не только офицерской шпаги, но и всей страны нашей, нашего императора, знаете, что буду сражаться до последней капли крови. И только по этому знанию, я не брошу Вам вызов. И по юности Вашей, горячей голове...

Он тяжело поднялся с кресел, держа руку на весу, будто хотел протянуть ее ко мне в знак поддержки или надежды, - но опустил ее тот час и отошел к окну.

Стоял ясный зимний день. Тяжелые гардины были убраны с окон, и потому солнце беспрепятственно проникало в кабинет, где он обычно принимал меня. Лучи осветили его большую, громоздкую фигуру человека, с легкостью вскакивающего в седло и с той же ловкостью поглощающего обед из двенадцати блюд. Он напоминал мне всегда какого-нибудь средневекового барона, гравюры с чьим изображением мне приходилось видеть в университете Лейпцига. Рыцарская честь, как мне казалось, в нем была тоже - и такая неожиданность!


- Молчите...Ваше право. Но Вам всего двадцать, Вы не знаете ни жизни, ни людей, ни женщин.
- Вы ставите женщин отдельно от людей? - перебил я его, снова вспылив.
- Послушайте хоть раз до конца, - раздраженно он повел пальцами в воздухе, будто закрывал невидимым ключом мой рот на замок. - Вы не знаете ничего из того,что следовало бы знать тому, кто волею Фатума живет в России. Вы обвинили меня в подлости - мне это горько от Вас слышать, но я стерплю, ибо хочу Вас научить, на правах старого товарища. Того, кто в России живет и умрет в ней же. Того, кто имея многое, возвысился еще больше, не потеряв в дороге ни ума, ни чести. То, в чем Вы меня упрекнули - отсутствие сердца...Женщинам не нужно Ваше сердце, они обойдутся лишь долгими нежными взглядами...на первый раз. - последнее он произнес совсем тихо, мне пришлось напрячь весь свой слух,чтобы расслышать - и следом я немедленно почувствовал, как щеки залила краска.


- Старого... - я усмехнулся, чтобы отвлечься. Ему 35 и он полагает себя старым?

Он увидел мою улыбку и сразу же расцвел с облегчением. - Ну будет нам, охота Вам ссориться, милый мой. Слушайте же. Нынче в Театре дают оперу, я хотел бы после нее встретиться с Вами и наконец представить обществу. После декабрьских кампаний оно не слишком утруждает себя трауром, - здесь он на мгновение замолчал, окаменев лицом, но вновь продолжил, - и Вас непременно хотят видеть. Вы отличились в сражении, Вас представили к награде, Вы молоды, хороши собой. Петербургские маменьки уж верно точат свои клыки в надежде Вас ухватить за ментик и затащить под венец к своим дочкам. И, - он лукаво улыбнулся, - Вам, конечно, понадобится помощь, дабы отбить их атаку.

Мы рассмеялись.

- Я приму Вашу поддержку с радостью, - отвесил я ему шутливый полупоклон.
- Давайте же обнимемся, и я отпущу Вас, чтобы Вы смогли крепко запомнить полученные сегодня уроки.
Он сделал несколько шагов ко мне, припадая на правую ногу, сжал на секунду в объятиях и чуть не встряхнул.
- Мишель, все хотел спросить Вас...
- О чем? - я смотрел открыто в его глаза.
-Нет, ничего. Но все же...Вам не приходятся родственниками барон Геральт с семьей?
- Он дальний кузен. Это эстляндская ветвь рода. Отец мой служил королю Станиславу, потом царю Александру, и нам приходилось много путешествовать. Геральт же жил сначала в Эстляндии, затем переехал в Петербург.Я встречался с ними по возвращению из Германии. У него прелестная дочь.
- Какая именно? - живо поинтересовался он.
- Марии. Она меня положительно очаровала.
- Да... - он задумчиво взглянул в окно. - Я был приглашен бароном, он давал бал год назад. Вас еще не было в России, мой юный друг, а я имел счастье едва вырваться из цепких лап этой барышни. Стихи, альбомы... Остерегайтесь барышень с музами да альбомами! Сами не знают, чего хотят.
Ну, да Вы торопитесь.

Я поклонился ему и вышел из кабинета, почти пробежав сквозь анфиладу комнат, и, забравшись в карету, оказавшись наконец один, уткнулся в пыльную шкуру на сидениях, зарываясь в нее лицом и колотя кулаками по ней - яростно, зло и глупо. Голова моя раскалывалась на части, сводило горло - я привык задирать подбородок вверх, что бы ни случилось, и даже сейчас ни на секунду не мог его опустить.

- Гони, живо. Ну живо же! - сорвался на фальцет, запустив в моего верного Лукича шапкой. Он было хотел что-то сказать, повернулся ко мне, но заприметив мое изменившееся лицо, рванул со всей мочи домой.

Мы мчались на окраину столицы. Там, в большом и светлом доме, я знал - меня встретит покой. Отец уехал по коммерческим делам. Звание барона, которое он давно перешагнул по свершениям в дипломатических миссиях, по прежнему обязывало его вести независимую от государства финансовую жизнь. Никто не мог мне помешать ни сейчас, ни три года назад, когда я уехал, вопреки его желанию.