bdsmion

Часть 2


С Люсей мы работали вместе, в одних стенах, уже больше пятнадцати лет. Когда-то здесь был совсем небольшой банк, я чинил в нем копиры и компьютеры, а она пришла довольно молодым, но уже очень крупным специалистом по валютным операциям. Тогда я был еще добропорядочным и женатым отцом двух малолетних детей, а она - одинокой и страшненькой не то девушкой, не то женщиной, без возраста и без семьи. Но время не остановить. Годы пронеслись быстро и незаметно, словно один день. Я стал одиноким дедом, лишь изредка получающим из Москвы и из далекой Германии фотографии своих маленьких внуков, а Люся - она так и осталась Люсей, почти не изменившись ни внешне, ни внутренне. Для сотрудников отдела, в котором она работала вечным и постоянным замом, а также для всех остальных, официальных, молодых и новопринятых лиц, она стала строго-официально Людмилой Юрьевной, но для случайно уцелевших стариков и в глаза, и за глаза она была и осталась именно Люсей. Впрочем, за глаза Люсей её называли все и всегда. Она никогда ни на кого за это не обижалась, но исключительно потому, что, вообще, считала ниже своего достоинства обращать внимание на такие глупые мелочи со стороны окружающих.
Люся была немолодой, бездетной, незамужней, странной, чудной и очень некрасивой. Такие женщины довольно часто встречаются в крупных и преуспевающих компаниях, потому что искусственный отбор здесь всегда оказывается на их стороне. Внешняя непривлекательность, помноженная на комплексы и невезение в жизни, не позволяет в молодости сбыться мечтам о детях и благополучном семейном счастье. Все нерастраченные силы и страсть уходят сначала на учебу, а потом на любимую или не очень работ, и к порогу старости превращают их в страшных, согнувшихся трудоголиков, лишенных всяческих человеческих чувств и эмоций. Они знают в своей работе все "от и до" и даже намного больше, пашут с утра до вечера за пятерых, за свой титанический труд получают зарплату за троих и, как правило, устраивают на все триста процентов оплаты руководителей любых компаний, поскольку дают пользы и чистой прибыли гораздо больше, чем целые отделы чьих-то тупых и ленивых детей, жен и любовниц. К тому же у них никогда не бывает проблем с декретами и внезапными больничными по уходу за детьми. Поэтому им всегда можно поручить любую, самую сложную, ответственную и невыполнимую работу и быть уверенным, что работа будет исполнена точно и в срок. Люся была примерно из таких.
Ей уже стукнуло очень далеко за сорок, ни мужа, ни детей за эти годы она так не заимела, была худой, нескладной, страшненькой на лицо и на фигуру, да к тому же лишенной всякого желания хоть как-то следить за своей внешностью и хоть немного заботится о своей красоте. У ней были проблемы со зрением, поэтому всегда, практически не снимая, она носила очки с темными, дымчато-серыми стеклами, и от этого, по всей видимости, не особо задумывалась, как выглядит со стороны ее прическа в виде совершенно ровно, словно по линейке, обрезанных на уровне подбородка и покрашенных в убийственно темный цвет волос, и как смотрятся ее очень худые ноги в плоских, лишенных формы и каблуков, то ли тапочках, то ли башмаках. Еще Люся знала или просто где-то вычитала, что с ее ну очень маленькой грудью надо носить платья и блузки из тонкой ткани с большим вырезами и драпировками на этом самом месте, поэтому весь Люсин рабочий гардероб состоял исключительно из тонкого, но непременно темного штапеля, шелка и шифона с обязательной дурацкой драпировкой по краю очень смелого выреза. Конечно, Люся не могла не знать, что темные и черные цвета в одежде, в отличие от светлых, сильно худят ее, без того нескладно и худое, тело, но по непонятной причине она всегда ходила только в темном или совсем черном. Поэтому весь ее однообразный и дурацкий гардероб вызывал у всех лишь кривые и сочувственные усмешки. Также по какой-то непонятной причине Люся никогда не носила ни брюки, ни джинсы и всегда, даже в самую сильную жару, носила хоть и прозрачно-тонкие, но непременно черные колготки. Конечно, деловой стиль обязывал к подобному, но ее упорство в следовании этому стилю всегда удивляло и откровенно восхищало меня. Трудно сказать, в чем она ходила дома и на улице, но на работе все эти годы я видел ее только в юбках самой разной и не всегда адекватно большой длинны, или в такой же длинны платьях. Зная, что у нее нетолстые и нежирные ноги, Люся легко позволяла себе носить платья и прямые, обтягивающие юбки намного выше колен, и ее совершенно не волновало, как смотрятся эти чересчур нетолстые ноги, обутые в удобные офисные калоши, и как выглядит под черной обтягивающей юбкой ее попка, точнее полное визуальное отсутствие таковой. В довесок ко всем этим достоинствам природа наградила Люсю конопатой кожей на плечах и руках, несколькими, хоть и не сильно заметными, большими пигментными пятнами на лице и еще одной маленькой, но сразу очаровательно бросающейся в глаза темной родинкой слева над тонкой и почти никогда не накрашенной верхней губой. Эта родинка всегда первой привлекала мое внимание и странным образом волновала меня, когда мы сталкивались с Люсей по работе и просто случайно в коридоре. Именно из-за этой родинки я всегда подчеркнуто и неподобающе ласково называл ее Людой и общался с ней чуть более человечно, чем того требовали наши служебные отношения. Люся никак не реагировала на эти мои фамильярности, точнее, она их просто не замечала. Для нее я был Георгий, и она обращалась ко мне также на "ты", но только по причине того, что мы работаем вместе уже пятнадцать лет и оба начинали здесь еще молодыми и практически с полного нуля. Теперь же я был для нее тем, кто отвечает за работу компьютеров, сети и многочисленных программ во вверенном ей отделе, и не более того. Впрочем, Люся со всеми общалась одинаково сухо и исключительно по рабочим вопросам. Все остальное в рабочее время ее абсолютно не волновало и не интересовало. Такой она была почти всегда, все полтора десятка лет ее напряженной, хоть и не совсем творческой, работы на благо нашей большой корпорации. Сначала, в первые годы совместной работы, я даже по-человечески жалел ее и эта жалость порождала в душе искренне и очень чистое желание чем-то помочь ей в жизни, поделится с чудной и одинокой женщиной теплом и душевной добротой. Но вся моя простая человеческая искренность упиралась в абсолютно глухое и безмолвное равнодушие, и очень быстро это желание остыло, сменившись сначала обидным непониманием, а потом таким же деликатным и презрительно-молчаливым равнодушием, с которым сама Люся относилась ко всем, без исключения, если это не касалось ее работы. Постепенно в моей душе она опять стала лишь тем, что именовалось одним, очень понятным и емко звучащим словом - Люся.

Она позвонила с утра, сразу после планерки, и я облегченно вздохнул, потому что теперь не надо мучительно выискивать и придумывать какой-нибудь очень весомый повод зайти к ней и оторвать ее от напряженной работы, чтобы постараться вызвать на разговор "за жизнь" и попробовать намекнуть, что я весь горю желанием встретится с ней вечерком в праздничные дни. Да, со всех сторон это мое желание выглядело полным бредом. Даже сама мысль, что я хочу ни с того, ни с сего провести праздничный вечер и ночь именно с Люсей, выглядела или кощунственной или очень обидной. Рассказать, что я тайно влюблен в нее и больше не могу терпеть? Конечно, она не поверит в эту глупость. Напеть, что мне ужасно одиноко в этой жизни? Но Люся прекрасно понимает, что она совсем не из тех женщин, которых приглашают, чтобы просто скрасить мужское одиночество. Какая-то дурацкая патовая ситуация, когда два взрослых и одиноких человека стоят рядом друг с другом и не могут сделать ни одного обычного человеческого шага друг к другу, чтобы кто-то не посчитал это естественное влечение и желание унизительным и очень обидным для себя...
Люся сухо сообщила, что имеет необходимость зайти ко мне в течение ближайших десяти минут, чтобы принести служебную записку в мой адрес и обговорить устно кое-какие детали. Звонить всем сослуживцам из других отделов, прежде чем зайти к ним по каким-либо делам, было такой же дурацкой и неотъемлемой частью делового стиля Люси, как ее кожаные бахилы, черные колготки и драпировки на груди. Чтож, это даже хорошо. У меня появилось несколько минут, чтобы прикинуть, что сказать ей ну или, по крайней мере, попробовать сказать.
Три узнаваемых размеренных стука в дверь, пластиковая карточка в замок стальной двери режимного помещения и я, не глядя, жестом пригласил Люсю в свой небольшой и шумный от обилия работающих компьютеров кабинет. Она остановилась тут же у двери, чтобы не тратить драгоценнейшее время, оторвала от тощей, задрапированной груди пачку разноцветных и рассортированных файлов с документами, сунула мне в руку свою служебку и начала сухо излагать суть своего желания оптимизировать использование вычислительной техники в ее отделе с целью повышения эффективности труда некоторых сотрудников. Я терпеливо ждал, пока закончатся ее монотонный и тщательно взвешенный словесный поток о том, что назрела необходимость поменять компьютеры некоторым ее сотрудникам, поскольку у них изменились направления работы и, соответственно, изменились объемы обрабатываемой информации. Я согласно и понимающе кивал и, как только она закончила, кивнул головой на маленький столик в углу.
-- Люд, кофе будешь?
Люся вдруг замерла, словно оцепенела, молча и непонимающе поставила на меня непроницаемые серые линзы, как будто я впервые в жизни предложил ей кофе в своем кабинете. Но кокетливая родинка вдруг поползла вверх, бледные и тонкие губы шевельнулись, словно уяснив, о чем идет речь и тут же выдали:
-- Да... Спасибо... С удовольствием...
На этот раз я сам встал в полнейший ступор. Вот это да! Эти три слова были равносильны тому, что я вдруг пришел на работу и впервые за почти двадцать лет увидел солнце в своем окне, выходящем строго на запад...
Кофе всегда был моим ритуалом и моим наркотиком. Моя собственная кофе-машинка стояла на подоконнике, рядом в углу был устроен маленький кофейный столик с парой кресел, и чашечку кофе я предлагал всегда и всем, кто бы и сколько бы раз в день ни зашел в мой кабинет. Это было частью моего рабочего стиля, также как Люсины предупредительные звонки. Об этом знали все и к этому относились, как к моему чудачеству или просто формальной вежливости, иногда деликатно отказываясь, иногда с радостью соглашаясь. Но если кому-то просто хотелось выпить кофе и просто посидеть пару минут, не нужно было ставить себя в неловкое положение, искать поводы и о чем-то кого-то просить. Человек просто заходил ко мне, я сам предлагал ему кофе, он вежливо соглашался и все. Пару минут на приготовление, несколько минут разговора или молчания за чашечкой ароматного напитка, и все остались счастливы и довольны. За все годы существования моего кофейного ритуала Люся всегда шарахалась от него, как от грубого и циничного предложения потрахаться. Меня всегда откровенно веселила и потешала ее стандартная реакция на мою фразу. Она говорила "Нет! В другой раз!", тут же нервно трясла головой, резко разворачивалась и летела к двери, на ходу договаривая традиционное "спасибо". Но сегодня случилось нечто невероятное. Да, за окнами уже бесстыдно звенит и благоухает пьянящими ароматами весна, а Люся, какой бы она ни была чудной и страшной, тоже человек и тоже женщина, и весна действует на нее, как и на всех остальных женщин. Чтож, чем черт не шутит. Может быть мой фантастический план и сработает с учетом солнца и весны.
Дежурные чашки уже стояли в машинке, я нажал кнопку и галантно отодвинул перед Люсей кресло. Она неторопливо, с какой-то, поистине королевской грацией погрузила в него свое тощее нескладное тело и, привычно сжав коленки, закинула тонкие ноги вбок, спрятав под кресло свои фирменные башмаки. Ого! А она очень даже ничего, когда вот так грациозно сидит в кресле, а не вкалывает, уткнувшись всей головой в экран компьютера или галопом скача по коридору и сжимая у груди неизменную пачку бумаг. Я пододвинул к ней большую вазу с малюсенькими плитками шоколада и поставил рядом чашечку приготовленного кофе.
-- Спасибо... -- Люся поблагодарила меня легким кивком головы и слегка нагнулась над низким столиком, чтобы взять чашку. Тяжелая драпировка оттянула край очень низкого выреза на ее платье и мой взгляд совершенно случайно провалился туда, где, теряясь в неприглядной черноте, маленький и полупрозрачный тоненький черный лифчик туго обтягивал совсем небольшие, почти девичьи грудки. Сквозь ткань виднелись многочисленные родинки на груди и откровенно просвечивали темные и довольно крупные кружочки сосков. Мое мужское естество отреагировало на эту картину мгновенно и совершенно неожиданно для стареющего и всем уже давно пресытившегося организма. К счастью я стоял сбоку и Люся при всем желании не могла заметить, как вдруг изменилось мое к ней отношение. Надо же... А у нее даже соски есть! Я вдруг поймал себя на мысли, что снова усиленно уговариваю себя найти в Люсе хоть что-то возбуждающее и привлекательное.
Кофе начал стремительно отбавляться, Люся молчала и надо было срочно начинать разговор, иначе второго шанса осуществить мой самый нереальный план уже не будет.
-- У тебя красивое платье,-- я кивнул на ее недлинно платье из темно-синего шелка в очень мелкий пестрый цветочек, -- сама шила?
-- Нет, купила,-- Люся осталась совершенно безразличной к моему неумелому комплименту насчет ее платья.
-- Чем на праздники будешь заниматься?
Я рискнул задать ей вопрос, вроде как памятуя о том, что когда-то, очень давно мы уже задавали друг другу подобные вопросы, выходящие за рамки производственных отношений.
-- Да так... На дачу поеду лук сажать... А ты?
Она ответила рассеянно и нехотя, и это ее "а ты" вылетело совершенно машинально, но, все равно, получилось как-то более-менее человечно.
-- А я отсыпаться буду, от шума отдыхать...
Я обвел красноречивым взглядом свою ревущую компьютерами комнату.
-- Да, у тебя очень шумно. Наверное, утомляет сильно?
-- Да, ужасно... Раньше как-то не замечал, а теперь нервы уже не выдерживают... Возраст, все раздражает...
Странно, но мне вдруг показалось, что пафос одинокого мученика шевельнул что-то внутри сухой и официальной Люси.
-- Да, нам надо уже больше отдыхать, а то скоро совсем от работы загнемся...
Ну все, если Люся от работы вдруг перешла к отдыху, значит момент, действительно, самый подходяий...
-- Люд...-- она подняла на меня вопросительные темные стекла,-- А может как-нибудь вместе на праздники отдохнем?
-- Как?-- Люся почти уронила недопитую чашку на стол.
-- В кафе посидим, потом ко мне поедем...
Я смотрел на нее в упор, пытаясь понять, что меня сейчас ожидает. Люся угнулась, погоняла тонкими пальцами несчастную чашку по гладкому столику.
-- Георгий... Как ты можешь... Вот так... -- ее голос стал вдруг глухим и тихим, и в нем запели сухие нотки разочарования и обиды. Конечно, мой глупый план тут же глупо и окончательно провалился.
-- Простите, Людмила Юрьевна,-- раздражение собственной робостью и детской нерешительностью нахлынуло вдруг само собой и тут же захлестнуло все другие чувства,-- Мое предложение было абсолютно искренним... Я не хотел Вас обидеть и предложить Вам что-то непристойное...
Она встала, машинально одернула короткое платье, вышла из-за стола, но вдруг опять остановилась. Я увидел, как задрожали и задергались ее тонкие губы.
-- Георгий, за что вы все так ненавидите меня? Что я вам сделала?
Что-то тихо рвалось из нее, что-то неправильное, совершенно не вяжущееся с привычной всем Люсей.
-- Прости, Люд,-- я сдался, совершенно честно и искренне,-- я и вправду жутко устал... Я уже много лет один... Просто страшно оставаться одному на праздники, хотелось разделить с тобой одиночество… А как сказать то тебе, чтобы не обидеть?
Я не видел ее глаз за темными стеклами, но весь ее вид показывал, что в Люсе шла мучительная и напряженная борьба.
-- А знаешь...-- она вдруг сдернула с себя очки, тряхнула прямыми, как связка черных ниток, волосами и решительно наклонила голову на бок,-- Я согласна! Только ты водки побольше купи...
Глаза! Впервые за пятнадцать лет я увидел вот так близко ее лицо и ее глаза без этих темных очков. Цвет ее глаз настолько поразил меня, что я даже не понял, о чем она только что говорила. То, что под безжизненно серым стеклом выглядело таким же блеклым, невыразительным и совершенно безжизненным, на самом деле оказалось удивительно живой смесью густого темно-серого и очень густо-синего, напоминающей цвет предзакатного моря с высокой скалы.
-- Зачем водки? Я вообще, почти не пью...
-- Хм... А как же ты собрался отдыхать со мной и без водки? -- стремясь хоть как-то отомстить мне и защитить себя, Люся пошла в самое решительное наступление.
Я стоял рядом и ни на секунду не отрывал растерянный взгляд от ее волшебных зрачков, не давая ей снова надеть непроницаемый щит на оказавшиеся вдруг такими пронзительно беззащитными глаза.

-- Я от твоих глаз опьянел... И, кажется, кажется уже теряю рассудок...

Йессс! Одна фраза решила вдруг исход всей битвы. Она, почти по-детски засмущавшись, заторопилась снова надеть непроницаемое для чужих взглядов забрало, но было поздно. Это бой был проигран, и Люся тихо сдалась, хотя всячески старалась не показывать свое поражение, выдавая его за снисходительную жалость ко мне.
-- Поедем в кафе после работы?
-- Нет... Ты что? В кафе не поеду...-- она сразу энергично затрясла головой, и я вдруг понял свою ошибку.
Я на мгновение представил, что значит для Люси сидеть вечером в кафе с мужчиной. Это постоянно ощущать за спиной ухмылки и откровенные усмешки и осознавать, что все вокруг думают об одном и том же - где же этот несчастный мужик смог отцепить себе такую страшную корягу? Странно, но подобная мысль, действительно, не пришла в голову, и я вдруг понял, что мне, напротив, было бы очень приятно посидеть в кафе именно с Люсей и ни с одной другой женщиной. Просто поговорить, отвлечься от всего и вся, а потом взять такси и махнуть вместе с ней домой на всю ночь, а может и на две, даже не задумываясь, что это всего лишь строгий приказ самому себе и не более чем пикантное развлечение стареющего маразматика... Эх, мечты, мечты... У мужиков свои тараканы в голове, а у женщин свои, другой масти и другого пола.
-- Поедем ко мне?
-- Нет... Приезжай ты ко мне... Завтра вечером... Хорошо?
-- Во сколько?
-- Давай в восемь...
-- Адрес и телефон напиши на всякий случай.
Люся волновалась, как пятнадцатилетняя девчонка, не зная, куда спрятать уже надёжно спрятанный под очками взгляд своих удивительных глаз. Она торопливо написала на офисном бумажном квадратике адрес, простой домашний телефон и заторопилась к двери.
-- Ну все, мне пора работать.
Я не торопился приложить карточку к электронному замку, подошел почти вплотную к оробевшей Люсе и почти прижал ее к толстому металлу двери.
-- Открывай скорее...
-- А поцеловать?
Я ласково и похотливо улыбнулся, но Люся вдруг посмотрела на меня, как маленький затравленный зверек, попавший в капкан и готовый грызть и кусать любого, кто только посмеет к ней приблизиться. Да, ну и чудная же она, эта Люся! Я молча провел карточкой по замку, Люся распахнула тяжеленную дверь почти настежь и пулей вылетела в шумный и густо населенный бегающими сотрудниками коридор.