bdsmion

Примириться со своей девиантностью - полбеды! Хотя и на это требуются время, желание и усилия.
Найти же тех, кто обладает схожими потребностями и мировоззрением - вот задача, выходящая за рамки простых и понятных.

До смешного наивно я полагала, что похожих на меня, едва совершеннолетних и четко осознающих свои именно тематические (господства и подчинения, боли и страдания, унижения и насилия, и все это приправленное искренним уважением и симпатией к партнеру) желания, более чем достаточно. В реальности же таковых оказалось ничтожно мало. Тема отчего-то представлялась им лишь декорацией, прологом, чилийским острым соусом, узорчатой виньеткой, бахромой из жесткой кожи на главной композиции, основном блюде и срезе ткани жизни, - сексе. Мне хотелось другого...
Заботы и покровительства? Не только.
Вдохновения и ярких впечатлений? И это лишь часть.
Буйства микса адреналина и эндорфина? Теплее.

На деле же - все сразу, можно без хлеба.
Мог ли ванильный партнер дать мне вышеперечисленное? Ну разве что очень стараясь...

Вот только насилие бы сделалось в таком случае обоюдным и единовременным.
И кто кого бы насиловал: он меня - вымученно и фальшиво, или я его - уже всерьез, заставляя следовать лишь моим желаниям и фантазиям, наплевав на естественность, на искренность, на один из главных столпов, поддерживающих Тему, - Добровольность, - вопрос.

Безусловно, риторический.

---

Первые ласточки надвигающегося шторма кружатся низко, зловеще, практически никак себя не обнаруживая и лишь изредка проявляясь чередой мелких недоразумений и скандалов, которые заканчиваются все до единого усталой отмашкой, будто назойливую муху отгоняешь, но та все жужжит и жужжит, до тех пор пока ловкий ласточкиный клюв не ухватит ее, ам, и не стало.

Крупная ссора, как оно и водится, вспыхивает с одного уголька нечаянно брошенной фразы, разгорается слишком быстро и неожиданно, чтобы они хоть как-то успели к ней приготовиться, защититься от злого, пожирающего пламени, гонящего их друг от друга все дальше и дальше и не дающего сблизиться вновь.

- Перестань, прекрати, хватит! - кричит она усталым шепотом, принижая голос - они стоят в огромной пустой рекреации около библиотеки, где даже стук двери разносится мгновенно, приходится сдерживаться.
- Что с тобой такое-то?! - он тоже срывается в сухой до слез крик; давно утрамбованные на самую глубину подсознательного недовольство, сомнения, неуверенность бушуют внутри и рвутся наружу, - то тебе хочется, то не хочется, то ты в настроении, то... Ты никогда ничего не объясняешь нормально, как я могу тебя понять?

Визгливо звенит звонок - конец лекции и 'окна', вырывая у них мгновенно возможность наконец объясниться, получить вожделенный ответ, оставляя взамен пустоту недосказанности. Он чувствует, как едва готовые зацвести почки ярости покрываются изморозью тоски, и ветки всего дерева чувств становятся хрупкими, шаткими, то и гляди обломятся, и все, что имело для него значение, исчезнет вмиг.

Тоска и страх - две крупные составляющие их выстраданного счастья; он так и не смог от них избавиться с тех самых пор, когда она призналась ему в своих желаниях, когда он впервые попробовал сделать ей больно, попробовал эту боль на вкус - кровь, яблочно-кислая слюна, отчего-то сладкие слезы.
"Так плачут иконы" - вдруг подумал тогда он, глядя, как бежит по бело-розовой щеке мокрая дорожка, - "да, иконы...".

Ни он, ни она никогда не могла быть 'как все', ' как люди', слишком рано узнав, что такое смерть и страдания, в общей структуре всего мирового порядка; он - едва выжив, подростком, оказавшись абсолютно один, посреди моря; она - попав в автомобильную катастрофу. Беспрестанно выкарабкиваясь из своей 'ненормальности', а на деле - из слишком раннего взросления, неспособности ни приноровиться к разнице между биологическим и психологические возрастами, ни быть понятыми остальными детьми, они ухватились друг за друга сразу же по знакомстве, позволяя себе то, от чего в других обстоятельствах, с другим человеком спасались бы как могли, но сейчас им надо было спасаться - вместе - от всего мира.

К страху примешивалось упрямство, составляя огромный снежный ком, грозящий все смести на своем пути, если им кто-то помешает; пусть они и отличаются слегка от остальных, это не помешает им быть счастливыми, они будут наслаждаться жизнью и всеми ее подарками, так же и те самые остальные, никому не мешая и никого не третируя, в отличие от.

Но его все больше с течением времени беспокоит контраст между ее раздражением, выливающимся на него, когда он пробует обнять ее в 'неурочный'( а какой же тогда - 'урочный', правильный?) час, безразличием в прозрачных глазах, и - в противовес - до болезненности яростное желание - впивающиеся влажно до одури губы в поцелуе, вжимающееся тело - черточка к черточке, штрих к штриху; и, наконец, заставляющее уже его терять остатки разума движение, когда она почти повисала на его руках, прислоняясь спиной к стене, а он, вогнав до упора колено между ее ног, стремительно и задыхаясь, рвал с ее плеч одежду.

Вот и сейчас она снова превращается в ледяную статую, а он чувствует себя донельзя глупо, каким-то совсем уж Лелем-дурачком, тщетно пытающимся высвободить Снегурочку из-под гнета проклятия,но обнаруживающим раз за разом вместо привидевшейся во сне живой девушки, холодную глыбу.

- Не надо здесь, пожалуйста, - она слабо упирается ему в грудь ладонями, страдальчески морща складку на лбу. Вкус поцелуя отдает покорной обреченностью.
- Где тогда? - резко и сухо. Ему уже надоело все вокруг, черт возьми. Он до изнеможения голоден, куда там эти новомодным вампирам, яд крови ее слишком сладок, а хлеб плоти слишком сытен, чтобы так просто от него отказаться.
Сколько времени они не оставались вдвоем? Месяц, два? Сколько времени прошло с того момента, когда она, жалобно выгнув шею, покрытую синяками от его пальцев, металась под ним, сама поддаваясь навстречу, насаживаясь и скуля, когда он, едва-едва не выходил из нее, поддразнивая?

Она молчит в ответ, отталкивая его ладонями, и тогда он сбрасывает ее руки со своей груди, уже безо всяких эмоций.

- Где?
- Ты свободен... Сегодня?

Она отходит от него, поправляя на ходу сумку и торопясь на следующую пару.

- Да! - кричит он вслед, - Да! Тебя встретить? - приковывая к себе насмешливое внимание окружающих и внутренне радуясь своему наплевательству на них.
Она кивает и бежит сквозь толпу дальше.
Потом оборачивается у самой лестницы и, показывая растопыренную пятерню - в пять часов -, пропадает совсем.

Он долго, не понимающе, смотрит на пластиковый стаканчик, зажатый в руке, забрызганный рукав, - вроде бы пошли перед всем этим перекусить, - и опрокидывает в себя весь стакан до дна, остывая и успокаиваясь окончательно.

Да, он свободен.