bdsmion

Варшава, Польское генерал-губернаторство

7 апреля 1940 года

Если бы стороннего наблюдателя привезли в эту комнату с завязанными глазами, а затем, сняв повязку, спросили, где, по его мнению, он находится, он бы уверенно ответил, что, конечно, же, на аллее Шуха, в подвале здания бывшего министерства вероисповеданий Речи Посполитой, в котором с октября прошлого года располагалось варшавское управление РСХА – Главного Управления Имперской Безопасности нацистской Германии, а в подземельях — следственная тюрьма тайной государственной полиции – гестапо, о которой в польской столице ходили страшные слухи.

Подвал был оборудован соответственно - дыба, колодки, крест, цепи, приделанные к стене, «испанский осёл»… На вешалке у входа - широкий выбор плетей, розог, кнутов и других «средств флагелляции» На внушительных размеров деревянном столе - полный набор «классических» и современных палаческих инструментов, холодно и зловеще блестевший в тусклом свете слабой маломощной лампочки.

У дальней стены подвала стоял довольно широкий столб, к которому был привязан совершенно голый мужчина атлетического телосложения. По его телу гуляла тяжёлая витая плеть в два пальца толщиной, тщательно выискивая ещё не поротые места. После каждого удара следовала пауза, чтобы локальная боль разлилась по всему телу Мужчине было очень больно, но он держался и не кричал – только периодически стонал, кусая губы.

Тем не менее, сделав такой вывод, сторонний наблюдатель совершил бы ошибку. Ибо подвал этот находился вовсе не на аллее Шуха, а в неприметном особняке на улице Торговой в варшавском районе Прага, расположенном на живописном правом берегу Вислы. И безжалостно порол мужчину вовсе не какой-нибудь унтершарфюрер[1] СС, а красивая рыжеволосая польская женщина двадцати трёх лет.

Эту женщину звали пани Ядвига Радванска. Впрочем, за глаза её мало кто так называл. В тех узких кругах польской столицы, в которых она была широко известна, за ней прочно закрепилось вполне заслуженное прозвище Пражская фурия.

Первые семнадцать лет своей жизни Ядвига ничем не отличалась от тысяч других польских девочек. Дочь состоятельных, но не сверхбогатых умеренно религиозных родителей, она посещала католический детский сад, а затем поступила в католическую школу Святой Бригиты, в которой училась добросовестно и в целом неплохо, хотя с неба звёзд не хватала. Регулярно посещала Святую Мессу, исповедовалась (хотя исповедоваться было, в общем-то, особо не в чем), принимала Святое Причастие и даже не без удовольствия участвовала в крестных ходах и прочих религиозных процессиях.

Родители уже начали подыскивать ей подходящего жениха… как вдруг, в один день вся её до того спокойная, размеренная и счастливая жизнь рассыпалась в прах. Остались только боль, страх, стыд… И ненависть. Холодная яростная ненависть.

Её изнасиловали. Четверо ошалевших от вседозволенности и безнаказанности сынков богатых и влиятельных родителей подкараулили её на улице, схватили, затолкали в роскошный «Мерседес», отвезли в особняк, где в течение нескольких часов насиловали и издевались над ней всеми возможными и невозможными способами, осыпая её эпитетами «дрянь», «шлюха», «тварь», «корова» и сами разнообразными комбинациями нецензурных польских ругательств. А затем вывезли на просёлочную дорогу и выбросили из машины.

Так она стала женщиной. К счастью, обошлось без травм, беременности и венерических заболеваний.

Она не помнила, как добралась до дома и сколько времени пролежала на кровати в полузабытьи, не в силах ни пошевелиться, ни произнести хотя бы слово. Потом, когда к ней вернулись силы, она рассказала всё родителям.

На следующий же день отец обратился в полицию, но деньги родителей этих подонков оказались более убедительным аргументом для окружного полицейского комиссара и дело замяли. Ей с мамой стоило огромного труда отговорить её отца от самосуда, буквально повиснув на нём, когда он выходил из дома, положив в карман девятимиллиметровый «Люгер». После всего пережитого потерять ещё отца… это добило бы их окончательно.

Чтобы избежать насмешек и издевательств со стороны одноклассниц (девушки в этом возрасте могли быть просто невероятно жестокими), она ушла из школы. Родители наняли ей преподавателей и она перешла на домашнее обучение.

А потом она встретила Его. И её жизнь снова круто изменилась. Только теперь уже в гораздо лучшую сторону.

Его звали Тадеуш Сверчевский. Майор Тадеуш Сверчевский. Командир отдельного парашютно-десантного батальона Войска Польского. Сероглазый, рослый, тридцатилетний красавец-шатен. Он подошёл к ней, когда она в очередной раз бесцельно бродила по аллеям одного из парков, которым так славилась Варшава. Он просто подошёл к ней и спросил:

«Девушка, у Вас такие печальные глаза… Я могу Вам чем-нибудь помочь?»

Она взглянула в его бездонные серые глаза… и выложила всё, как на духу. Он слушал внимательно, не перебивая. И слышал.

Закончив свой повествование, она прямо спросила его:

«Вы отомстите за меня?»

Он покачал головой:

«Я солдат, а не убийца. Они своё получат – и в этой жизни, и после неё. Бог отмстит за Вас»

У неё упало сердце Она не смогла скрыть своего разочарования.

«Но я знаю, как помочь Вам. Я научу Вас защищаться. Чтобы никто никогда не смог Вас унизить и причинить Вам боль. Если Вас устраивает такой вариант, то… завтра в полшестого утра за Вами заедут»

Она согласно кивнула. Это было лучше, чем ничего. Гораздо лучше.

Он проводил её домой. А на следующее утро за ней на маленьком чёрном «рено» заехал весёлый рыжеволосый сержант в полевой армейской форме с погонами младшего сержанта. Он отвёз её в военный городок парашютистов, начальником которого и был майор Сверчевский.

И началась учёба.

Ей выдали комплект армейской формы без погон и знаков различия и выделили «персональных инструкторов», которые учили её всему тому, чему учат парашютистов-десантников. Она бегала длиннейшие кроссы, стреляла из пистолетов, карабинов, автоматов и даже пулемётов, метала гранаты, плавала в Висле на умопомрачительные дистанции. И осваивала премудрости рукопашного боя. Вот только прыгнуть с парашютом ей так и не дали – всё ограничилось лишь прыжками с вышки. Так она научилось смело и решительно шагать в пустоту, доверяя страховке.

Она научилась метать ножи, попадать из пистолета в подброшенную монету, за сотню метров сбивать из карабина влёт ворону, рисовать на мишени «восьмерку» из советского «ДП-27», немецкого «MG-34» и английского «Брена»; за несколько секунд «переводить в горизонтальное положение» и «выключать» троих здоровенных мужчин…

Но самое главное, она победила страх. Она уже больше никого и ничего не боялась.

Однажды, когда она возвращалась с воскресной прогулки домой, какой-то пьяный идиот набросился на неё, пытаясь затащить в кусты и изнасиловать. Он сделал большую ошибку.

Она резким и умелым движением вырвалась из его «объятий», после чего сильнейшим ударом туфли, носок который был усилен полукруглой железкой, на мелкие кусочки разнесла ему коленную чашечку. От чудовищной боли он взвыл и начал медленно заваливаться на землю. Она перехватила его за левую руку и ловким и страшным приёмом переломила ему руку в локте. Затем столкнула на землю, плюнула в физиономию, развернулась и ушла.

Она была влюблена в Тадеуша, как кошка, а он демонстративно относился к ней как к одному из своих учеников. Ни лучше, ни хуже. Она понимала, «откуда ноги растут» - она была ещё несовершеннолетней, а по его неписаному «кодексу чести» несовершеннолетние девушки были off limits[2]. Но ей от этого было не легче.

Она боготворила его за то, кем он был, была бесконечно благодарна ему за то, что он сделал для неё… и люто ненавидела за то, что он игнорировал её как женщину. Впрочем, игнорировали её все парашютисты – за все несколько месяцев учёбы с ней не попытался даже пофлиртовать никто. А все её попытки даже пофлиртовать с кем-либо немедленно и безжалостно пресекались. Она прекрасно знала почему – для них она была младшей сестрёнкой их командира и, следовательно, их младшей сестрой. И всё.

Она любила их как братьев и наставников, была благодарна им за заботу и «науку»… и ненавидела за то, что они упорно отказывались видеть в ней женщину.

А потом всё неожиданно закончилось. Его батальон перевели в Вестерплятте, в окрестности Гданьска. Он обещал прислать ей адрес своей армейской почты, но так и не прислал. На все её запросы чиновники Министерства Обороны только качали головами и пожимали плечами. А в конце концов и вовсе «дали от ворот поворот».

Ей показалось, что вся её жизнь рухнула во второй раз. И теперь она считала, что безвозвратно. Она снова вернулась к своим бесцельным прогулкам по аллеям парков. Причём теперь уже выбирала самые глухие и отдалённые уголки. Научившись сражаться и победив страх, она искала… даже не приключений, а боя.

И нашла. Во время одной из таких прогулок - в парке Королевские Лазенки - она увидела, как два негодяя повалили на землю женщину и уже приготовились её насиловать.

В несколько длинных прыжков преодолев разделявшее их расстояние, Ядвига обрушила всю силу своего удара на голову подонка, уже изготовившегося проникнуть в женщину. Удар сломал ему шейный позвонок. Он умер мгновенно. Инструктора майора Сверчевского своё дело знали.

Второго мерзавца, сидевшего на корточках и державшего распростёртую женщину за руки, она ударила в висок носком туфли. Тем самым, усиленным железкой. С вполне предсказуемым результатом – на землю свалилось уже мёртвое тело.

Ядвига помогла женщине подняться. Та, казалось, потеряла дар речи. Причём не столько от пережитого страха, сколько от столь неожиданного спасения.

Приведя себя в порядок (насколько это было возможно), спасённая удивлённо оглядела Ядвигу и спросила, не скрывая глубочайшего изумления:

«Где Вы всему этому научились?»

«Неважно» - отрезала Ядвига. «Важно, что научилась»

«Тоже верно» - согласно кивнула женщина. «Я Вам так благодарна…»

«Пустое» - снова отрезала Ядвига. «Я просто выполняла свой долг»

Эту фразу во время занятий в военном городке повторяли настолько часто, что она навсегда врезалась в подсознание Ядвиги.

«Меня зовут Марыля» - представилась спасённая.

«Ядвига»

«Вот и познакомились» - вздохнула Марыля.

Они двинулись по аллее парка в сторону более «обжитых» мест.

«А эти?» - Марыля кивнула в сторону несостоявшихся насильников.

«Мертвы, скорее всего» - пожала плечами Ядвига. «Меня учили бить насмерть. Мало ли, что у них там в карманах…»

Марыля снова пристально оглядела свою новую знакомую. Только теперь уже заинтересованно.

«А не насмерть – могли бы?» - таинственно осведомилась она.

«То есть?» - непонимающе посмотрела на неё Ядвига.

«Я хочу Вам кое-что рассказать» - уже гораздо более уверенно сообщила Марыля. «Точнее, предложить. Уверена, что Вас это заинтересует»

Марыля привела её в фешенебельный ресторан Бельведер, расположенный в том же парке, в исторических интерьерах Новой оранжереи. Пожалуй, самый фешенебельный в Варшаве.

«Плачу я» - пресекая возможные вопросы, сразу же заявила Марыля. Ядвига не возражала.

Ужин был шикарный - белый борщ на ветчине и белых грибах, корейка из мяса косули в соусе из слив, вареники с малиной. На десерт – нежнейшее и вкуснейшее тирамису и просто великолепный кофе.

То, что Ядвига услышала от своей новой знакомой, её поразило. Она никогда ни о чём подобном не слышала. Она даже и не подозревала о существовании такого. И, надо сказать, это ей очень понравилось.

«Видите ли, Ядвига» - говорила Марыля, не забывая отдавать должное всяческим вкусностям, «в нашей стране – да и в любой другой стране – есть очень много мужчин, которым настолько надоедает всегда и всеми командовать, что они просто жаждут возможности сбросить с себя эти оковы и надеть совсем другие оковы – подчинения сильной, умной, красивой и очаровательной женщине. Психологи называют это компенсационными практиками»

Что такое «компенсационные практики», Ядвигу интересовало мало. А вот возможность получить мужчину в своё полное подчинение и поквитаться со всей мужской половиной человечества за её боль и страдания, за игнорирование её женственности… это её очень интересовало. И привлекало. Поэтому она без колебаний приняла предложение Марыли стать её ассистенткой.

И снова началась учёба. Ядвига училась повелевать и командовать; допрашивать и навязывать свою волю; красиво, артистично, больно и безопасно пороть плетьми, розгами, кнутом и верёвкой; красиво и эффектно связывать и привязывать; вводить под кожу иголки; капать на тело воск; ставить зажимы на тело, соски и гениталии мужчины… И ставить на колени – одним своим взглядом - даже самого влиятельного, богатого и сильного мужчину.

Через несколько месяцев Марыля сказала ей:

«Всё, моя дорогая, ты уже освоила всё, что нужно. Ты уже не ученица и не ассистентка, но Госпожа. Поэтому я отпускаю тебя в свободное плавание. И, поверь мне, ты очень и очень скоро превзойдёшь свою наставницу. И я буду очень этому рада. Я даже не буду передавать тебе своих рабов – не пройдёт и пары дней, когда у тебя их будет гораздо больше, чем ты сможешь переварить»

И как в воду глядела. В тот же самый день Ядвига получила аж два предложения стать её рабами. Пришлось, как говорится, ставить дело на широкую ногу. Первое время она арендовала «темницу» и инструменты у Марыли, а затем приобрела уже свои собственные устройства. Она хотела снять дом, но её родители и слышать об этом не хотели. Они сочли, что их дочь настрадалась достаточно для того, чтобы всю оставшуюся жизнь жить, как душа пожелает.

Поэтому они купили ей дом – тот самый особняк на Торговой улице и положили на её имя в Купеческом банке настолько солидную сумму, что на одни проценты с неё она могла безбедно существовать до конца своих дней.

Ядвига стразу отделила себя от своих коллег по цеху. Её позиционирование было простым и хлёстким – «жёстче меня только палач». Она сразу и во всеуслышание заявила, что у неё будут самые жестокие и болезненные истязания и самые беспощадные и безжалостные унижения. На её сеансах кричать будут все и терять сознание тоже все. Причём, возможно, не один раз.

Что удивительно, это только притягивало мужчин. То ли в силу безрассудной тяги к крайностям, свойственной большинству мужчин, то ли в силу желания «испытать себя», но желающих «пройти через её сеанс» отбоя не было. Их было так много, что им приходилось записываться к ней на месяцы вперёд.

Так она получила своё прозвище Пражская фурия – за неистовую ярость, жестокость и беспощадность своих сеансов.

Родители в её дела носа не совали, полиция – тоже (не в последнюю очередь потому, что среди её клиентов было много полицейских). Их она истязала с особой жестокостью и особым удовольствием, помня о том, как эти продажные твари отказались наказать её насильников.

Когда 27 сентября прошлого года немцы вошли в Варшаву, на её жизни и занятиях это не отразилось практически никак. Ну, пришлось оформить аусвайс, да немецкие патрульные жандармы иногда приставали к ней с явным намерением познакомиться. Но, столкнувшись с её взглядом, поспешно возвращали ей её аусвайс и отпускали восвояси.

Сегодня она порола полицейского – служащего польской вспомогательной полиции. Он был красив - мощный торс, накачанные бицепсы, подтянутый живот, плотные ягодицы, крепкие ноги. И очень стоек – несмотря на всё её искусство, ей пока не удавалось заставить его закричать. Пора было переходить на кнут.

Её кнут был классическим инструментом наказания, сделанным в полном соответствии с традициями российской Тайной канцелярии XVIII века, которая в те годы действовала и на территории Польши, входившей в состав Российской империи.

Главная хитрость крылась в самой конструкции кнута : его ударная часть (т. н. "язык") представляла собой очень жесткую полосу задубленой свиной кожи , которой под прессом придавали V - образную форму . В зависимости от того , как экзекутор при ударе клал "язык" - плашмя либо острием - на месте удара получался либо кровоподтек, либо рассечение кожи до крови. «Классический» кнут был трёхметровым, Ядвига же пользовалась более коротким двухметровым вариантом.

Она решила начать с кровоподтёков. Размахнулась и чётким, умелым, уверенным, многократно отработанным движением положила кнут плашмя на правую лопатку истязаемого. Он вздрогнул, застонал и изогнулся, хватая ртом воздух. Но не закричал.

«Крепкий орешек» - с уважением подумала Ядвига. «Ничего, у меня и не такие кричали. Да ещё как кричали. Во весь голос вопили».

Она размахнулась и положила кнут плашмя уже на левую лопатку. С тем же результатом. Стон был, а крика снова не было.

Ядвигу это завело. Весь окружающий мир стал постепенно исчезать. Остались только она, он и её кнут. И её неукротимое желание сломать его, заставить его закричать. Завопить, заорать от нестерпимой боли. Ничего другого она не видела, не слышала и не чувствовала.

Ещё один удар плашмя – по ягодицам. Безрезультатно. Ещё один. И ещё. И снова неудача. Придётся бить остриём, рассекая кожу до крови. Она не любила прибегать к таким крайним мерам – потом замучаешься кровь останавливать. Но у неё просто не оставалось иного выхода. Поражение было просто недопустимо. У неё на сеансах кричали все. И этот не станет исключением.

Она решительно взмахнула кнутом. И остолбенела.

«Что за чертовщина?» - изумлённо подумала она.

Кнут застрял.

«Зацепился за что-то, что ли?» - зло подумала она. Более всего на свете её раздражали вот такие отвратительные мелочи, вносившие нежелательные перерывы в плавное, контролируемое течение сеанса.

Ей страшно не хотелось оборачиваться, отрывать свой взгляд от его тела и «сбивать прицел», поэтому она ещё пару раз подергала кнут за рукоятку, надеясь освободить инструмент и продолжить порку, не дав истязаемому передышки, за время которой он мог восстановить силы и стойкость.

Безрезультатно. Более того, какая-то непонятная и совершенно неожиданная сила вырвала рукоятку кнута из её руки.

Это уже вообще не лезло ни в какие ворота.

Несколько секунд она изумлённо взирала на свою теперь уже пустую ладонь, после чего с крайним неудовольствием заставила себя обернуться. И замерла от удивления.

Она была не одна. У входной двери стояли двое. Один несколько ближе к ней, другой – чуть дальше. Оба были одеты в немецкую – точнее, эсэсовскую – форму и до зеркального блеска начищенные сапоги.

Тот, что стоял ближе к ней, держал в руке её кнут и с интересом разглядывал его, время от времени бросая взгляд на неё. На мгновение ей показалось, что он сейчас ударит её её же собственным кнутом и даже внутренне напряглась, готовясь среагировать на удар, который мог попасть куда угодно. Но он отбросил кнут в угол подвала, дружелюбно улыбнулся ей, обнажив два ряда безукоризненно белых зубов и не менее безукоризненно вежливо произнёс по-польски и практически без акцента:

«Браво, пани Ядвига! Меня весьма впечатлило Ваше искусство. С такими навыками Вы были бы весьма полезны на аллее Шуха. Жаль только, что все вакансии уже заняты»

Это были офицеры гестапо. Ничего хорошего ей это не сулило.